Попался шикарный отрывочек о долгостроях и фидбеке
читать дальшеВ жизни Сергея Ивановича происходили за это время свои события. Уже с
год назад была кончена его книга, плод шестилетнего труда, озаглавленная:
"Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России". Некоторые
отделы этой книги и введение были печатаемы в повременных изданиях, и другие
части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого
сочинения не могли быть уже совершенной новостью для публики; но все-таки
Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет
произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот в науке, то
во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
Книга эта после тщательной отделки была издана в прошлом году и
разослана книгопродавцам.
Ни у кого не спрашивая о ней, неохотно и равнодушно отвечая на вопросы
своих друзей о том, как идет его книга, не спрашивая даже у книгопродавцев,
как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за
тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в
литературе.
Но прошла неделя, другая, третья, и в обществе не было заметно никакого
впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из
учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь
книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в
особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие. В литературе
тоже в продолжение месяца не было ни слова о книге.
Сергей Иванович рассчитывал до подробности время, нужное на написание
рецензии, но прошел месяц, другой, было то же молчание.
Только в "Северном жуке" в шуточном фельетоне о певце Драбанти, спавшем
с голоса, было кстати сказано несколько презрительных слов о книге
Кознышева, показывавших, что книга эта уже давно осуждена всеми и предана на
всеобщее посмеяние.
Наконец на третий месяц в серьезном журнале появилась критическая
статья. Сергей Иванович знал и автора статьи. Он встретил его раз у
Голубцова.
Автор статьи был очень молодой и больной фельетонист, очень бойкий как
писатель, но чрезвычайно мало образованный и робкий в отношениях личных.
Несмотря на совершенное презрение свое к автору, Сергей Иванович с
совершенным уважением приступил к чтению статьи. Статья была ужасна.
Очевидно, нарочно фельетонист понял всю книгу так, как невозможно было
понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали
книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся
книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати
употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был
человек совершенно невежественный. И все это было так остроумно, что Сергей
Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
Несмотря на совершенную добросовестность, с которою Сергей Иванович
проверял справедливость доводов рецензента, он ни на минуту не остановился
на недостатках и ошибках, которые были осмеиваемы, - было слишком очевидно,
что все это подобрано нарочно, - но тотчас же невольно он до малейших
подробностей стал вспоминать свою встречу и разговор с автором статьи.
"Не обидел ли я его чем-нибудь?" - спрашивал себя Сергей Иванович.
И, вспомнив, как он при встрече поправил этого молодого человека в
выказывавшем его невежество слове, Сергей Иванович нашел объяснение смысла
статьи.
После этой статьи наступило мертвое, и печатное и изустное, молчание о
книге, и Сергей Иванович видел, что его шестилетнее произведение,
выработанное с такою любовью и трудом, прошло бесследно.
Лев Николаевич всё-таки крут!