С Новым годом!

Все нормальные люди, подведя итоги года, отдыхают. А у меня подведение итогов откладывается на неделю — пишу отчёты (с перерывом, правда, на очень душевное празднование в лесу).

Посему всем просто новых горизонтов и замечательного астрофизика Брайана Мэя !



Ещё Брайана Мэя!

Ещё Ультима Туле!

---

И ещё о "Тварях"

Практически не спойлерно, так что под кат не буду убирать.

Гриндельвальд кропотливо работает над громоздким и хитровывернутым планом "как убить Дамблдора" . Который, как известно, не сработает.
На этом месте гельбус с ещё большей силой стал напоминать классический Доктор/Мастер

@темы: ГП, Dr. Who, опять в брейн

---

Микрохулиганство

СПОЙЛЕРЫ к «Тварям»! Не читать до просмотра!

— Аберфорт, у нас обнаружился младший брат.
— НО КАК?!!
— Я пока не уверен. Он, к тому же, носитель Обскура…
— Ну, скажем, этим он чем-то смахивает на нашего брата.
— Он позволил себя увлечь Гриндевальду…
— А вот этим он очень похож на нашего брата.
— ...и он хочет меня убить.
…
— Знаешь, Альбус, а я бы с ним поболтал за кружечкой пива.

@темы: ГП, творчество, инквизиции на вас нет, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

Твари!

А я была на премьере "Фантастических тварей" !

Практически без спойлеров, но с эмоциональными впечатлениями.

И сдаётся мне господа, это была комедия (С) . Во всяком случае, старый добрый фанфик про истинную семью Гарри Поттера я пяток раз помянула, а под конец так поперхнулась, что в шестой раз помянуть даже не смогла. Но посмеяться — это всегда хорошо.

Лёгкости и непосредственности первого фильма, увы, не хватает; больше интриг, семейных секретов и психологических травм детства. Зато Главный Пейринг Саги живёт и процветает . Вообще непонятно, в чём была скандальность книг Риты — тут о знакомстве Дамблдора и Гриндельвальда не осведомлён, кажется, только ленивый.
Мелкий спойлер:
— Вы с Гриндельвальдом были как братья?
— Ближе.

И в зеркале тоже чуть больше показали.

Чего совершенно не ожидала: Гриндельвальд впечатляет больше Дамблдора. Джуд Лоу пока что тихарит свою красоту по углам "я не такая, я жду трамвая", а Депп разыгрался. К слову, местами точь в точь попал в мой личный фанон, каким я Геллерта и его риторику себе представляла .

Ньют с Тиной по-прежнему лапочки, тварей поменьше, но сыграли так сыграли. Зуву !

Минервы совсем эпизодично, но актрису подобрали по типажу совсем как Мэгги Смит в молодости .

В целом местами фильм очарователен, местами — сумбур вместо музыки, но финал, о господа, финал!
Реакция первая: НО КАК?!!
Реакция вторая:
Реакция третья: дайте ведёрко попкорна, какие шикарные срачи и баттхёрты начнутся через пару дней .

Компания, сидевшая за мной, начала на пальцах прикидывать, как такое вообще возможно.

P. S. Нет, Гриндельвальд не беременен . Вроде бы. Но больше я точно ничего не расскажу .

@темы: ГП, отзывы, опять в брейн, инквизиции на вас нет, клуб злобных читателей, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно, Какие оргии в библиотеке, какая счастливая улыбка? Чем вы смотрели сериал? (С)

---

ФБ-2018

Доползли до конца Битвы!

Я в этом году была безобразно ленива как читатель - и не я одна, судя по вялотекущему голосованию. Но воздержусь от апокалиптических выводов.

В команде я тоже не перерабатывалась, притащила только два маленьких текста - с другой стороны, спасибо команде и Битве, что хотя бы эти наконец перевела из разряда задумок в разряд написанных фиков.

Маленькая типостилизация про Юмико-Юмиэ:

Название: То, что заставляет сердце сильнее биться
Автор: Rendomski
Размер: драббл
Пейринг/Персонажи: Юмико/Юмиэ Такаги/Александр Андерсон
Категория: гет
Жанр: дзуйхитсу
Рейтинг: R
Краткое содержание: Сегодня мне исполнилось двадцать восемь. […]Теперь я могу составить собственный список того, что заставляет сердце сильнее биться. («Записки у изголовья», фильм 1996 г.)
Примечание/Предупреждения: повествование от второго лица, вольное обращение с религией.
Форма навеяна «Записками у изголовья» Сэй Сёнагон.

Текст на Фикбуке


И небольшое кинковое хулиганство по пейрингу, к которому я давно примеривалась!

Название: Подарок
Автор: Rendomski
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Уолтер Дорнез/ Серас Виктория
Категория: гет
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание:
— Это же страпон, мисс Виктория.
— Ой. А я подумала было, что вибратор.
Примечание/Предупреждения: страпон, оральный секс, сомнительное согласие.

Текст на Фикбуке

@темы: творчество, Hellsing, ГП (главный порнограф (С)), опять в брейн, инквизиции на вас нет, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

«Кофе»

Дорогая  another_voice! С днём рождения!
Жизнь немного раскидала по разным фэндомам, да и в сторону от них, но стоит время от времени коротенько сбегаться, как на чашечку кофе .
Даже подарочек нашёлся, почти не запылился.

Название: «Кофе»
Автор: Rendomski
Персонажи: Серас, мистер Бенсон (ОМП)
Категория: джен
Рейтинг: G
Жанр: драма
Размер: драббл
Саммари: Немного о кофе в нежизни и восстановлении организации «Хеллсинг».
Примечание: зарисовка, вдохновлённая макси another_voice “Never Say Die” и вольно продолжающая его.
Дисклаймер: Все персонажи принадлежат Хирано, ни на что не претендую, просто развлекаюсь.

… Их прервала миссис Парсон, принесшая кофе. Озадаченная Серас повертела в руках доставшуюся ей чашку, потом ее поднесла к носу и вдохнула всей грудью – запах был потрясающий.

— Нет.
Категорическим отказом мистер Бенсон ответил в первый же визит Серас, которая пришла навестить его в больнице.
— Нет, Серас. Чего-чего, а вампиров с меня хватит до конца жизни. Ничего личного, конечно.
Вот бестолочь, ни такта, ни ума, ругала себя потом Серас. Нет бы подождать немного. Или вообще не соваться со своим запалом,а положиться на сэра Айлендза, который и поинтересовался у неё возможными кадрами для восстановленной организации «Хеллсинг».
— Дай человеку передышку, в самом деле. Не каждый день ведь ему стреляет в голову безупречная секретарша, — вторил её мыслям Пип и тут же утешал. — Да не переживай так. Из нашего дела так просто не уходят. Я тебе живой пример — ну, почти живой.
Пример был не самый стандартный и убедительный, но на время Серас смирилась. Переждала и заглянула к мистеру Бенсону уже в новенький кабинет замначальника Центра качественной оценки мер антитеррористической безопасности. Вначале, то есть, не впадая в отчаяние и не сдаваясь, выстояла один на один против секретарши с внушительными яркими ногтями. Та ни за что не пропускала легкомысленного вида посетительницу, которой не было назначено заранее. Даже сам пришедший на выручку Серас мистер Бенсон, кажется, немного её побаивался.
Они обменивались неуклюжими извинениями, ненужными пояснениями и дежурными любезностями. Неловко, будто в гостях у разорившегося товарища, Серас всё обводила взглядом стены, покрытые тускло-металлического цвета полимером, буклеты, брошюры, памятки. А когда мистер Бенсон, протерев привычно платком лоб, сбил набекрень парик слишком тёмного оттенка рыжего и показался багровый шов на необросшей ещё голове, Серас, не сдержавшись, снова предложила мистеру Бенсону перейти в «Хеллсинг». И снова, как о стену, ударилась об отказ.
— Я заслужил это, Серас. Эту, чего греха таить, спокойную синекуру на несколько лет до пенсии. Несколько лет без нервотрёпки, несколько лишних тысяч в год, чтобы отложить младшей на колледж… — бормотал он, взглядом умоляя Серас поверить в то, что он верит в это сам.
— Не желаете ли кофе?
Профессиональный долг, судя по припозднившемуся предложению, не без труда одержал победу над задетыми чувствами секретарши мистера Бенсона.
— Да, спасибо, Меган, — обрадованно кивнул мистер Бенсон. — А ты, Серас? Ох, прости...
— Нет, всё нормально. Не откажусь.
Серас сама не была уверена, отчего она согласилась: то ли не пожелала отказывать мистеру Бенсону в той малости, которую он ей предложить мог, то ли не захотелось лишний раз выпячивать свою «ненормальность».
Обязанность «приготовить кофе» явно состояла не в большем, чем принести его из ближайшего аппарата, вряд ли лучше тех, что стоят на вокзалах, да ещё и остудить переливанием в казёные белые чашечки. Разумеется, натуральный, даже самый лучший кофе Серас не сумела бы оценить по достоинству, но на то, чтобы отличить от кофе эту тепловатую бурду, отдающую жидким пластиком, её вкусовой памяти хватило.
— Не Эмма, — вынесла Серас лаконичный вердикт.
— Нет, не Эмма, — согласился мистер Бенсон, прежде чем спохватиться: — И слава Богу! Надеюсь, во всём остальном тоже.
Но стена глухого отрицания оказалась проломлена. Поёрзав неловко под выжидающее молчание Серас, мистер Бенсон поинтересовался наконец:
— А её, как, не нашли ещё?
— Нет, вроде, — ну, насколько мне известно. Дело-то теперь не в нашей компетенции. Шпионаж и диверсионная деятельность, а не нежить.
— Да, конечно же.
— Дел у нас и своих невпроворот. Хотя нет, не так уж, честно говоря, много, но просто как самым минимальным составом работаем...
Серас отмахнулась, страшно волнуясь в глубине души, не вызовет ли её незатейливый намёк отпора. Но мистер Бенсон не перебивал, и она вдохновлённо пустилась в дальнейший рассказ, как выяснилось вдруг, что по Йоркширу некоторое время назад проехал трейлер. Якобы от Национального центра крови с акцией донорства. И лишь когда одна из доноров позвонила с просьбой, нельзя ли поменять полученную в качестве сувенира кепку на больший размер, выяснилось, что никакой акции Национальный центр не проводил.
— Кровь и обычные её продукты на чёрном рынке не так дороги, чтобы пускаться ради них на такую авантюру. Трейлер оборудовать, сувениры, все эти кепки, кружки, чехлы для телефонов со склада похитить — постфактум обнаружили недостачу. Публика населфилась, конечно, во время акции, но персонал трейлера умудрился не попасть ни в один кадр. Окончательной уверенности, что это связано с нежитью, конечно, нет, но версия пока что достаточно основательная...
— А номера трейлера?
— Номера они всё время меняли, это по материалам с камер отследили уже...
Серас пригубила кофе, снова представляя мистеру Бенсону естественнейшую паузу и возможность поделиться соображениями. Таким уж дрянным вкус казаться переставал.

@темы: творчество, Hellsing

---

ФБ

Я тут планирую немногое поучаствовать

@темы: Hellsing

---

Диалоги ноосферы

С утра один телеграм-канал прислал лонгрид, начинавшийся рассуждениями про то, как психотерапевты, лайф-коучи (да, в одном ряду) и прочие прорежают строй поэтов, потому что для творчества, видите ли, нужна травма. А тут под давлением проклятущего культа успеха люди лечат душевные болячки и перестают создавать «что-то действительно стоящее».

Завтрак я готовила под собственный возмущённый мысленный монолог про десятую музу Нюнязиду, но тут следующий телеграм-канал прислал прям ответ Чемберлену:

Нанесённая первым т-каналом травма была излечена и творческий порыв схлынул

@темы: кунст-камера, инквизиции на вас нет, клуб злобных читателей

---

Будни фикрайтера

Чистила на работе рюкзак от бумажных черновиков, потом скромненько поворошила в корзине для бумаг, чтобы сверху не лежал лист с крупной надписью практически по диагонали: «Невинная кровь взывает к отмщению»

Смешная динамика, вообще:
— Десять лет назад: не дай бог, кому-то из реаловых знакомых проговорюсь, что вообще знаю слово "слэш", не говоря уж о том, что сама пишу такой.

— Недавно: в фейсбуке под самыми что ни на есть реаловыми именами и данными обсуждали технику гомосексуального вампирского минета в WIP романе, который пишет молодая мама годовалых близнецов. В числе активных участников обсуждения был муниципальный депутат (от партии либералов, закономерно).

Моё хобби незаметно стало мейнстримом

@темы: кунст-камера, опять в брейн, инквизиции на вас нет, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

«Однажды в Амстердаме», тема 4 и заключительная.

Одним словом — ОКОНЧАНИЕ.
Не одним напишу немного позже, а пока — ну вот оно .

Название: «Однажды в Амстердаме»
Автор: Rendomski
Канон: между «Дракулой» и «Хеллсингом»
Герои и пейринги: Абрахам ван Хельсинг, Алукард, ОМП и ОЖП в количестве, персонажи «Дракулы» за кадром. Упоминается Абрахам/Мина, Абрахам/ОЖП.
Жанр: драма
Размер: разросшееся миди, ~29 700 слов.
Категория: джен, недогет
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, расчленёнка, сексуальные поползновения в отношении несовершеннолетних.
Примечание: В фике присутстует горстка нарочитых и, возможно, нечаянных анахронизмов.
Саммари: Доктор ван Хельсинг привозит с собой в Амстердам из Румынии зловещий груз и двойную жизнь впридачу.

Предыдущие части по тэгу.

Бегинская часовня в центре Амстердама была местом намоленным, дышала истинной, неформализованной верой, и навряд ли какая бы то ни было нежить, включая и хозяина Хильды, способна была переступить её порог. Посвящена часовня была святой Урсуле, мученице-девственнице, покровительнице сирот, и хотелось верить, что святая, в свою очередь, дополнительно позаботится, чтобы останки Хильды пребывали здесь с миром. Не менее важным было и то, что здесь служил отец Хейндрик и позволил Абрахаму выставить в часовне заколоченный гроб с телом Хильды, куда для вида — для запаха, точнее, он сыпанул хлорной извести. Когда Абрахам особо настоял, что гроб с телом непременно должен часовни не покидать, а на крышку гроба следует поставить ещё и маленькую монстрацию со святыми дарами, отец Хейндрик несомненно не мог не сделать соответствующих выводов. А именно, что преждевременная кончина пациентки Абрахама связана с невероятными событиями, пережитыми им в Румынии, о которых Абрахам рассказывал ему не только в рамках исповеди, но и как редкому человеку, способному поверить в явления за гранью повседневной рациональности. Догадался, но , к счастью, настаивать на немедленных разъяснениях не стал, удовлетворившись обещанием Абрахама поведать обо всём позднее. Когда, как решил сам Абрахам, грех ошибки хотя бы отчасти будет искуплён исправлением некоторых её обстоятельств. И в следующем из этой упрямой решимости грехе гордыни он исповедуется тогда же.
Завершив приготовления в часовне, Абрахам отправился по полученному в полиции адресу. Замызганные путаные улочки Старого города были ему не в новинку; не в новинку и то, что невозможно было найти нужное место, не поплутав как следует. Он ошибся раз квартирой, зато там Абрахаму указали нужную дверь. Открывшая на его звонок юфроу Шарлотта ван Лее в переднике и с закатанными по локоть рукавами ничем в своём облике не выдавала, что несколькими часами раньше узнала об утрате члена семьи. Абрахам разволновался даже, что превратно понял полицейского чиновника и что горевестником придётся невольно стать ему, но нет. Юфроу ван Лее утвердительным кивком ответила на его осторожный вопрос, приняла его сбитые с толку соболезнования, не переменившись в лице. Уточнив в свою очередь, она сухо поблагодарила его за участие и за помощь с похоронами, но даже после этого не пригласила пройти вглубь единственной полуподвальной комнаты, где возились двое детей: девочка лет шести, щебеча, таскала трёхлетнего брата, который всё порывался подойти ближе к гостю. Обещанные Хильде гневные обвинения в сводничестве застряли в горле. Пытаясь сохранить строгость, Абрахам заметил, что не окажись Хильда там, где оказалась, то несчастья избежала бы. Юфроу ван Лее оцепенела на мгновение-другое, затем, повернув голову, резким окриком утихомирила расшумевшихся детей и процедила сердито:
— Никто этой белоручке честную работу найти не мешал.
Правды здесь он не выяснит и справедливости не добьётся, сдался Абрахам. Не умножать же, в самом деле, несчастья, преследуя эту навряд ли бессердечную, просто измотанную нищетой, работой на фабрике, безысходностью женщину. Он ограничился просьбой, надеясь, что если юфроу ван Лее виновна в случившемся больше, чем признаёт, то хотя бы расшевелит в ней остатки совести:
— Передайте, пожалуйста, известие о похоронах Марти.
— Марти?
— Марти. Вы ведь знаете его? — юфроу ван Лее кивнула. — Сообщите ему место и время. Мне кажется, Хильде было бы приятно, если бы на похороны пришёл Марти. Пускай он не успел её даже поцеловать.
Из паутины узких грязных улочек Абрахам поторопился выбраться по наикратчайшему пути, но висевшая там вечная темень мрачных стен и дворов-колодцев, вонь отбросов преследовала его и в атмосфере благоустроенного городского вечера, на просторах широких каналов и в гомоне вечернего движения. Имелся ли хоть шанс на спасение у Хильды, выросшей в этой грязи и темени, как физической, так и духовной? Имелся ли хоть шанс, хотя бы малейшая надежда у него на благополучный исход своего предприятия? Он был лишь врачом, способным исцелить за раз одного человека; недуг, охватывавший всё общество, разлагающий его, сочащийся из запущенных язв был ему не под силу. Не зря вампир, будь проклята его проницательность, искушал его давеча ночью упущенной карьерой юриста...
Кучера, расхаживавшие рядом с припаркованными вдоль Сингеля фиакрами, окликали прохожих. Кто-то позвал даже «Мейстер!», узнав примелькавшегося уже в этой части города Абрахама. Но сегодня Абрахам экипажем пренебрёг. Домой спешить не хотелось. Дома поджидал не покой, а новая забота или, скорее, старая, изгнанная из простого гроба светлого дерева и пробуждающаяся явно как раз в этот час в собственной кровати Абрахама, которую он утром после часового беспокойного сна уступил непрошенному соседу. Не оповещать же было Магду, что «гость из Лондона» остановится у него и нельзя ли подготовить ему гостевую спальню.
По привычным мощёным улочкам без тротуаров, подняв воротник испытанного годами плаща, которой и то пришлось вчера разделить с Алукардом, Абрахам петлял по пути домой. Что ж, общественный недуг — забота не его, однако болезнь, которая принялась в душе и теле Хильды, подпитывая и усугубляя пороки, была другим делом. Его, как никого другого делом, которое он единственный знал как распознать и выжечь калёным железом. То есть, серебром.
Алукарда дома он застал за чтением «Стрэнда». Вернее, притворяющимся, что в кромешной темноте занавешенного кабинета читает «Стрэнд», без раздражения, просто констатируя, подметил Абрахам, когда зажёг настольную лампу. Кто, с другой стороны, знает, вдруг для вампира кромешная темнота не помеха? Ещё один любопытный вопрос для мысленного списка «выяснить позже». Помеха — не помеха, а вот раскрыт на заголовке «Британские кровопийцы» журнал был, вне всякого сомнения, намеренно. Абрахам и сам вздрогнул уже раз на этом заголовке, прежде чем обнаружил, что статья представляла собой всего-навсего заметки натуралиста о жизненном цикле комаров.
Ничто не нарушало обычного порядка в комнате, весьма вольного, но порядка, как регулярно настаивал Абрахам, противостоя Магде (та, разумеется, рвалась навести в его кабинете удручающую строгую упорядоченность, в которой увядает, не успев сформироваться, любая творческая мысль). Скорее интуитивно, чем выхватив взглядом какие бы то ни было отклонения, Абрахам ощущал, что в его отсутствие пленник провёл здесь тщательный обыск. Мысль была неприятна, но опасности ожидать не следовало: все потенциально опасные заметки, наброски, черновики писем Абрахам так и протаскал с собой целый день в заметно потяжелевшем саквояже. Было даже вполне ожидаемо, что Алукард стремится разузнать о нём как можно больше. Если вдуматься, кем он должен Алукарду представляться? Садистом-вивисектором, заполучившим в полное распоряжение увлекательную жертву? Или, напротив, добрым, в сущности, чудаком профессором, которому по невероятной удаче выпало выстоять и одержать победу в смертельной схватке? Хотя какая тут удача — причудливая шутка судьбы, вернее было бы сказать.
В конце концов, Абрахам и сам не был уверен, кто он.
— Как прошёл день? — поинтересовался Алукард, щедро сдабривая вопрос иронией, приличествующей донельзя обыденному вопросу в их никоем образом не обыденном положении.
— Благополучно. Почти всё складывается как планировалось, — Абрахам раскурил трубку и присел, как и вчера вечером, на сундук. После долгой прогулки по городу погреть спину о горячую трубу печи было только приятно. А там придётся, выходит, перенести в кабинет второе кресло. Или просто перетерпеть, пока раздобудет Алукарду новый гроб и с чистой совестью сможет запереть его снова? — Во всяком случае, моего визита на виселицу тебе придётся ещё некоторое время подождать.
Сдержанная улыбка Алукарда не переменилась.
— Моя дальнейшая жизнь зависит пока что напрямую от вашей. Так что огорчения по поводу вашего успеха я себе позволить, увы, не могу.
Абрахам удовлетворённо кивнул и заставил, в свою очередь, признать и себя:
— Спасибо тебе. За помощь с имитацией геморрагической лихорадки.
— А такая существует на самом деле?
— Разумеется, существует. Я не мог рисковать, выдумывая целиком и полностью болезнь, о которой никто даже понаслышке не был бы знаком. Довольно и того... Ну, словом, если кому-либо из сегодняшних студентов доведётся столкнуться с ней непосредственно, надеюсь, воспоминания о сегодняшней демонстрации к тому времени поблекнут.
Лампа с оранжевым абажуром разливала приятный мягкий свет, едва дотягивающий до стен даже небольшого кабинета. В моду среди знакомых Абрахама последнее время вошли лампы с абажурами зелёного цвета, якобы успокаивающего и полезного для глаз, но покоя Абрахам как раз и не желал. Ему требовался постоянный стимул, раздражитель, провокация. Посидев в тишине несколько минут, требовавшихся, чтобы докурить, он отложил трубку и продолжил:
— Между прочим, в одном ты мне вчера солгал.
— Неужто? Только в одном?
— Что ж, если быть точным, в одном даже не потрудился последовательно свою ложь скрыть. Ты старательно вчера делал вид, что не понимаешь голландского языка. Откуда, в таком случае, ты узнал, что Хильда обозвала тебя «ничтожеством»?
Негромкий, но глубокий довольный смех сотряс всё тощее тело вампира, выгнул, а затем оставил обмякшим в кресле, будто сил усидеть прямо и то после приступа смеха не хватало.
— Самое забавное, что тут я вам как раз и не лгал, доктор ван Хельсинг. Не понимаю я вашего голландского, несколько слов нахватался, быть может. Откуда, в таком случае, спрашиваете вы? А вы понимаете, что для вампира означает пить кровь? Выпить всю кровь жертвы, до капли.
— Душу, — процедил Абрахам. — С кровью жертвы ты поглощаешь чужую душу. И это худшее...
— Верно — если выпиваю всю кровь, без остатка. Но когда крови мне перепадает только малая толика, то она сохраняет лишь самые последние воспоминания, самые яркие мысли, эмоции жертвы. Свежий слепок души, если угодно. А вчера я пробовал кровь Хильдхен. И вашу, разумеется, кровь. Последнее оказалось весьма познавательным.
Взгляд Алукарда вонзился, как вчера — игла аппарата для переливания крови, синяк от которой в сгибе локтя разболелся после насыщенного дня ещё сильнее. Выражение «видел его насквозь», выходит, не было бы преувеличением. Не было, во всяком случае, вчера вечером, да и сейчас не составляло труда разгадать ход мыслей Абрахама. Ошеломлённый, он спешно вспоминал, какие мысли, эмоции, воспоминания необдуманно подарил вчера вампиру. Полную растерянность после убийства, страх, вину, панику по ходу схватки с Хильдой. И, о Господи, тот краткий, но едва не ставший роковым прилив плотского вожделения, слабость перед чарами совсем новообращённой, только пробовавшей ещё свои силы вампирши. А кто знает, как далеко ещё заходили эти «последние» отпечатавшиеся в крови воспоминания? Та постыдная слабость от Алукарда, во всяком случае, точно не укрылась, как он вызывающе позволил Абрахаму понять ещё вчера вечером.
Приучать вампира к себе как к источнику еды Абрахаму не улыбалось и прежде. Теперь же только очевиднее стало: давать ему свою кровь и вместе с кровью делиться мыслями, чувствами никак недопустимо. Вот только откуда тогда кровь брать? Пора было признать проблему: если Абрахам всерьёз намерен держать вампира при себе и дальше, тому нужна кровь. Впору было ещё раз пожалеть, что кровопускание в качестве лечения больше не практикуется... Нет, об этом он уже думал. Вовлекать посторонних, их кровь — ещё хуже.
— И как далеко в воспоминания ты заглядываешь? — спросил всё-таки Абрахам напрямую.
— Недостаточно далеко. Недостаточно, чтобы выяснить то, что волнует меня в первую очередь. Что вы всё-таки со мной сотворили, доктор ван Хельсинг? Сами вы-то хоть понимаете?
— Я победил тебя и пленил. Достаточно очевидно, на мой взгляд.
Алукарда передёрнуло, сверкнули ощеренные на миг зубы. Зато Абрахаму собственный простой, не поддающийся сомнению ответ и ещё более — реакция на него придали уверенности. Напомнили, что неуверенность недопустима.
— Вижу, что не понимаете, — без тени смеха уже отрезал Алукард, вскочив на ноги и, казалось, вытянувшись вверх, до самого низкого потолка. В два широких шага он прошёлся беспокойно до двери, вернулся обратно, помедлил у зашторенного окна, затравленно осмотрелся и, будто шар, пометавшийся между узких стенок, угомонился и сел обратно на место. Тень его задержалась ненадолго, прилипнув к темноте под потолком, потом неспешно спустилась, свернулась позади кресла. — На фоне вашего нелепого практического успеха ваше невежество в том, что касается простейших фактов о вампирах, парадоксально. Например, вампиры не убивают себе подобных. Это... противоестественно. Сильнейшее неприятие убийства другого вампира заключено, такое ощущение, в самой нашей природе. Пожалуй, такое убийство слишком остро напомнило бы любому вампиру о ложности собственного бессмертия. Но вчера я помог вам убить, — тонкие губы брезгливо дёрнулись, — это ничтожество и не испытал ни малейшего неприятия.
Жадно ловя каждое слово, Абрахам устроился на сундуке непринуждённее и удобнее, подтянув к себе ногу, и когда Алукард умолк, долго ждал в молчании, пока на понял, что тот, в свою очередь, пускай и не снисходя до того, чтобы повторить вопрос, ждёт от него разъяснений.
— Вот как... — выдавил Абрахам и покачнулся, переходя от зачарованного внимания к размышлениям. — Ты... хм-м... не убиваете, но ты помог упокоить... Почему?..
Он невольно фыркнул от мысли, что Алукард, получается, хитро переадресовал вопрос, заданный самим Абрахамом. В самом деле, почему — или зачем?
— Вижу, ты вовсе не испытываешь к себе подобным ни сочувствия, ни приязни. Во всяком случае, единственно по факту вашей общей природы.
Алукард неразборчиво буркнул себе под нос.
— Стало быть, неприятие убийства другого вампира — не осознанный выбор, а, скорее, вроде инстинкта, да?
— Пожалуй, так.
Абрахам качнулся раз-другой, отпустил ногу и, топнув ей невольно, всплеснул довольно руками.
— В таком случае я, кажется, не настолько не ведаю, что натворил, как ты утверждаешь, — его разобрало веселье: то ли от неожиданной ясной простоты, с которой сложились все детали, то ли от восхищения результатами своего эксперимента или, что греха таить, самим собой. Из вежливости Абрахам сдерживался, но, судя по помрачневшему ещё пуще вампиру, справлялся со своими душевными порывами не самым достойным для человека образом. — Ритуал был призван связать хаотическую природу, которая давала тебе силу, разорвать твою связь с ней, изменив имя. Природу животную. Неподвластную рассудку. Но твоей сути и рассудка он затронуть не мог. Ты испытал неприязнь, ты принял решение, ты помог убить. Ты черпаешь знание из моей крови, позволь же и мне найти ответ в твоей. И я тебе уже называл его: свобода воли. Я, о, — дыхание перехватило от следующего логического вывода, — я, кажется, экстрагировал в тебе то, что осталось от человека.
— То, что оставалось от человека? Вы же врач, доктор ван Хельсинг. Вам напомнить, что остаётся от человека после четырёх веков? Взгляните же!
Алукард вскочил. В руках его оказался осколок зеркала, всё тот же, брошенный Абрахамом вчера в приёмной. В неярком свете настольной лампы собственное отражение в зеркале Абрахам и то как следует не разглядел бы. Но когда Алукард вытянул руку, осколок чётко отразил потрескавшийся человеческий череп и позвонки шеи, уходящие в пустой воротник модного сюртука.
— Зеркала показывают истинное лицо вампира, — рассерженно прошипел Алукард. — Зеркала и смерть. Поэтому старые вампиры рассыпаются прахом после упокоения. Вот что получили бы вы, доктор ван Хельсинг, выделив то, что во мне осталось от человека. Если бы вылечили меня — вы ведь уже этого захотели, да?
— А сам ты хотел бы?
Алукард резко повернулся к нему. На Абрахама глядели одновременно и напряжённое бледное лицо, и череп из зеркала, не удосужившийся отвернуться, как полагалось порядочному отражению, затылком. В глубине отражения вместо знакомой полутьмы кабинета едва заметно, на грани игры зрения, то разгоралось, то пригасало зарево пламени. Так рдело небо в горах на следующую ночь после их победы над Дракулой. Рассеявшиеся цыгане разнесли по окрестным деревушкам весть о низложении своего покровителя. Днём уже Абрахам со спутниками, измождённые сражением и горем потери Куинси Морриса, встречали банды вооружённых чем попало селян, с преувеличенно воинственным гиканьем тянувшиеся в сторону, противоположную их победной и печальной процессии, — как на добычу, собирались к опустевшему замку. Отблеск пожара преждевременным рассветом разлился зимней ночью над кромкой гор. Горела твердыня многовекового ужаса, горел мавзолей троих чудовищ в женском обличии, горели кости сотен неотпетых, не погребённых по-христиански жертв, горели дубовые двери и железные запоры, горел полуистлевший батист и аксом, горели свежие журналы из европейских столиц и бесценные древние манускрипты, недорастащенная драгоценная посуда и оружие, пробовавшее кровь врагов христианского мира, горела, дымом и пеплом уходила чудом законсервированная, но не устоявшая при столкновении с современностью память о целой эпохе. Так, должно быть, пылал разорённый Рим, подумалось тогда Абрахаму. Отойдя от костра, от спутников и от своего пугающего груза, запахнув плотнее тяжёлые меха, в размышлении глядел он на зарево и неуютно ощущал родство скорее с римлянами, нежели с предками-варварами...
Затем лицо вампира расслабилось, зарево пожара погасло, а отражение в осколке зеркала растаяло вовсе.
— Думаю, какое-то ещё время могу смириться и с нынешним положением, — процедил Алукард.
— Вот и славно.
Морок рассеялся. Без видимой поспешности, но стремительно, со знакомой уже Абрахаму нечеловеческой плавностью Алукард возвратился в кресло за столом. Неуютная привычность, отработанность этого возвращения подсказывали Абрахаму: в ближайшее же время придётся признать, что славного в этом маловато. И уж точно не обольщаться иллюзиями, что в этом существе и в самом деле сохранилось от человека больше, нежели растрескавшийся от древности череп. От человека, о котором Арминий рассказывал с восхищением, уважением и сочувствием. И вот точно, не запоздалое, выходит, а дождавшееся нужного дня подробное письмо Арминию станет хорошим способом глянуть на произошедшее и на нынешнее своё положение с должной беспристрастностью, проанализировать с необходимой рассудительностью. Как только Абрахам получит обратно в своё распоряжение собственный стол и кабинет. Впрочем, ладно, поработать какое-то время Абрахам мог и в лабораторной, она же приёмная. Не баловень судьбы, бывало и хуже. Но вот кровь. И спальное место — не мог же вампир теперь так и ночевать, дневать, вернее, в его спальне. Пользуясь сегодняшним переполохом, Абрахам на несколько дней запретил Магде и Мейкен заходить в его личные комнаты, но долго так продолжаться не может. С другой стороны, спальное место было проблемой, разрешимой проще всего. И туда же Алукарда можно спроваживать и по вечерам, чтобы спокойно работать. Как и прежде. Если получится, как прежде.
— Новый гроб я раздобуду тебе в ближайшие же дни. У тебя есть какие-нибудь предпочтения? — Абрахам не представлял, правда, какие тут могут быть предпочтения: обивка помягче, порода дерева?
— Я бы предпочёл свой старый гроб. Вы ведь привезли с собой мой гроб, я знаю. Где он?
В интонацию вопроса просочилось ненаигранное беспокойство, легко превозмогшее не самую стойкую сдержанность вампира. Нервозность его почти физически ощущалась Абрахамом как произвольно дёргающийся поводок — нет, беспомощнее, как леска с надёжно попавшейся рыбиной.
— Гроб твой в склепе на освящённой земле. Тебе до него не добраться. И ему до тебя, как видишь, тоже, — воспоминание о гробе, неожиданно возникшем в пустом коридоре поезда, до сих пор отзывалось мурашками по коже. — И нет, так просто возвращать тебе твой старый гроб я пока что не собираюсь.
— В склепе? В церкви... да в католической, небось?
— Совершенно верно.
— Вы отдали мой гроб католикам?!
— Я оставил его на попечение людям, в чьей искренней вере был уверен. Большой конфессиональной разборчивости при жизни я за тобой не припомню.
Алукард уже не проворчал, прорычал что-то неразборчиво.
— Посмотрим же, как долго теперь продержится ваша уверенность в искренней вере ваших церковников. Вот попробуйте выпросить у них мой гроб обратно.
— Я же сказал, возвращать тебе твой старый гроб я в ближайшее время не собираюсь. И друзей моих хулить не смей.
Не слишком удачно Алукард попытался напустить на себя безразличие.
— Что ж, хлопоты теперь это не столько мои, сколько ваши, доктор. Учтите, что если я не сплю на земле, на которой был лишён жизни, то мне особенно требуется кровь для поддержания существования.
— О моих хлопотах не переживай.
— Кстати, о хлопотах. Нашу Хильдхен вы, полагаю, у тех же набожных людей оставили?
— Возможно, — сухо ответил Абрахам, прекрасно понимая, что с тем же успехом мог и подтвердить догадку вампира. Какая, впрочем, догадка, вполне себе логический вывод — не похож был Абрахам на человека, у которого по всему городу сплошь и рядом различные доверенные католические священники.
— А вот голову вы ей даже после вскрытия не отрезали.
— Нет, — Абрахам старался не думать, насколько Хильда, не до конца упокоенная, ощущала, что происходит с её телом. За прошедшие сутки досада от неудачи, вина, испуг улеглись и сложился достаточно чёткий план дальнейших действий. Следовало лишь уточнить некоторые детали: — Как ты считаешь, вампир, который обратил Хильду, будет её искать? Явится за ней после похорон, если она не будет упокоена окончательно?
— Если он не конченая мразь, то на выручку своей дракулине явится непременно, — попытка разыграть ленивое равнодушие не продержалась и минуты. — А что, доктор ван Хельсинг? Его вы собрались лечить или тоже взять в плен?
— Ни то, ни другое. Его я намерен убить. Выжечь, как болезнь.
— Будь я проклят...
Абрахам не стал ввязываться в спор, проклят ли вампир и так. Получив недостающее подтверждение, что план его, самое меньшее, небезоснователен, Абрахам зажёг газовый рожок на стене, разогнав полумрак, и, открыв свой сундук, достал подаренный лордом Годалмингом винчестер.
— Из этого? Вы в самом деле собираетесь подстрелить вампира из ружья? Будто какой-нибудь крестьянин — грабителя или браконьера?
— Именно из этого. И вот этим.
На последнем слове Абрахам выложил на стол ещё и коробку с патронами. Алукард выхватил один и тут же уронил, зашипев от боли.
— Серебро.
— Посеребренные. Но многообещающе действенные, как вижу.
Алукард сунул обожжённые пальцы в рот, но не только, как оказалось, заживляя.
— Ртути не чувствую совсем. Это не амальгама?
— Я использовал для покрытия электролиз.
— Электро... как-то с помощью электричества?
— Именно. Электричество — это ведь не только яркий свет да курьёзные фокусы. Уверен, мы только ещё начинаем усваивать, что за удивительная это сила.
— Да-да, мне попадались прелюбопытнейшие заметки... — будто спохватившись, что ответный энтузиазм неуместен, Алукард спешно прервался. — Но прогрессивно — не значит лучше. Немного ртути только увеличило бы убойную силу. Даже самой обычной ртути.
— Возможно, но амальгама слишком утяжеляет пулю.
— Вам виднее.
Извлёкши вслед за патронами средства для ухода за оружием и патронташ, Абрахам разложил всё на столе, потеснив бумаги, и захлопнул сундук.
— Хотите сказать, в этом вся соль вашего плана? Серебряные пули?
— Нет. Колья я просто держу в другом месте. Подстерегу его возле могилы Хильды, подстрелю с расстояния, добью из револьвера, если потребуется, а затем упокою как положено.
— Доктор ван Хельсинг, можете посмеяться, что не мне давать советы и не вам. Тем не менее, это же вампир. Он заметит вспышку выстрела, прежде чем долетит пуля. Вы хоть представляете себе скорость реакции опытного, не недавно обращённого вампира? И не обессиленного.
— Благодарю за предупреждение, искренне. Хорошо, я не постыжусь выстрелить в спину.
— В одиночку вам не справиться.
Неожиданно вторя голосу здравому смыслу Абрахама, Алукард чётко произносил вслух то, что Абрахам себе до конца осознавать и желать запрещал. Попросить помощи. Вот кого только попросить? Отца пятерых детей приват-доцента Петера Мюйса, который оружия в руках явно в жизни не держал? Отца Хейндрика, надеясь, что регалии священника защитят его в случае промаха? Кого-либо из студентов — о, молодые люди, без сомнения, с восторгом согласятся на лихую авантюру, вот только подвергать их жизнь опасности права у Абрахама было ещё меньше, чем приглашать их с собой в бордель. Что касалось английских его друзей, для письма с подробными объяснениями было уже поздно. Впрочем, достало бы наверняка и телеграммы: «Нужна помощь. Срочно. То же что Румынии», — и к завтрашнему вечеру они, глядишь, могли бы успеть. Джек и Артур бросят любые дела и явятся непременно, да и Джонатан тоже. А подробно в курс дела можно будет ввести уже на месте — обойтись без упоминания роли Алукарда, если приедет и Джонатан. Само собой напрашивающийся выход; ничего постыдного ведь в признании, что не рассчитал своих сил, что допустил ошибку...
— Нет, — упёрся Абрахам. — Неизвестно, не окажется ли этот вампир и в самом деле полным мерзавцем или как ты там выразился. А если и не окажется, то неизвестно, сколько его придётся прождать. Да и не могу просить других рисковать, расплачиваясь за мои ошибки. Встану лучше завтра на пару часов раньше и съезжу в дюны пострелять для практики.
И напишет всем, обязательно теперь уже напишет, когда преуспеет. А если потерпит неудачу, то та достаточно красноречиво поведает всё сама. Правда, вот только с Алукардом как быть?..
— Признаться, я и сам не жажду возобновить знакомство с вашими друзьями. Как вы смотрите на то, чтобы на кладбище с вами отправился я?
— Конечно. Изумительно, — гармоничная синхронность и двусмысленность предложения ударили под дых. В ошеломлении Абрахам не мог ни испугаться, ни рассмеяться. — Как поступить, когда отправляешься на кладбище подстерегать в засаде вампира? Конечно же, взять с собой ещё одного!
— Мне напомнить, что у меня уже была прекрасная возможность избавиться от вас, но я, напротив, спас вам жизнь?
— И я до сих пор теряюсь в догадках насчёт твоих мотивов и целей.
— Я буду оскорблён до глубины души, всех своих душ, если человек, который победил самого меня, будет повержен какой-то пару дней назад обращённой девчонкой. Или, не лучше, хмырём, который подбирает себе в дракулины невежественных девиц, загремевших в дешёвый бордель. Такой мотив вам представляется достаточно убедительным, доктор?
Вскинутый острый подбородок выражал — или изображал — презрительное недовольство тем, что приходится снизойти до неприлично прямолинейного объяснения.
— Что ж, — Абрахам хмыкнул, — по крайней мере, такой мотив звучит убедительнее, чем всё, сказанное тобой до сих пор.
— Так вы согласны?
Согласен ли он взять с собой в засаду на вампира ещё одного вампира, представлявшего гораздо большую опасность? Предложение дышало чистым безумством, как... как лечить сифилис, заражая пациента малярией. Как использовать в качестве лекарства яд, строго отмеряя дозу. Как многое, что век из веку и каждый день делали врачи. В руках Абрахама был яд — сумеет ли он точно дозировать его, сможет ли избежать побочных эффектов — не в последнюю очередь для себя?
— Я подумаю.
Уверенный и как всегда поддающийся узнаванию чёткий стук в дверь взял Абрахама врасплох, заставил подскочить на месте — сущая нелепица для человека, которого не раз за последние сутки бесполезно пытался застращать четырёхсотлетний вампир.
— Доктор ван Хельсинг, ужин скоро будет на столе, — в приоткрытую дверь сообщила Магда и не признающим несогласия тоном добавила: — Я ведь верно поняла, что ужинать вы снова будете не один?
— Да, Магда, — сдался Абрахам. — Мой друг, похоже, задержится в Амстердаме на некоторое время.

The End

@темы: творчество, Hellsing, Однажды в Амстердаме

---

Отзывы в рамках флэшмоба

Спасибо, к слову, флэшмобу, за лишний пинок постараться с отзывами авторам. А то разленилась я последнее время, и продолжительное последнее время при том.

"Бог далеков", миди со спецквеста команды WTF Daleks 2018.
Совершенно чокнутый трансгуманизм в итоге, но предваряемый взаимодействием очень выразительным взаимодействием человеских индивидуумов, описанным сочнейшим языком. На любителя, предупреждаю, но если любители найдутся, не пожалеют .

«Игра в слова», автор: kasmunaut
Если выше был трансгуманизм, то тут полная противоположность: затягивающее человеческое тепло такой притягательности, что устоять невозможно. Настоящий новогодне-рождественский текст .

И вообще, хотя флэшмоб отчего-то сосредоточился на текстах, а голосование за арты уже кончилось, но не могу не порекомендовать высокорейтинговые арты команды далеков и команды Гриффиндора. Первые ужасно смешны и жизнеутверждающе, вторые жизнеутверждающи (в основном) и прекрасны .
Они окончательно меня разбаловали, я после них никак не могу проголосовать за стандартную статическую постельную сцену или, боже упаси, стопиццотый портрет с целлулоидными сиськами или членом в профиль.

запись создана: 06.03.2018 в 17:30

@темы: ГП, Dr. Who, отзывы, я_не_боюсь_начать_с_себя, а хули бояться?,

---

«Однажды в Амстердаме», тема 3

В прошлый раз забыла пошутить ещё, что герои у меня на полном серьёзе "не сошлись по поводу одного места из блаженного Августина"

Итак, небольшая интерлюдия перед окончанием .

Название: «Однажды в Амстердаме»
Автор: Rendomski
Канон: между «Дракулой» и «Хеллсингом»
Герои и пейринги: Абрахам ван Хельсинг, Алукард, ОМП и ОЖП в количестве, персонажи «Дракулы» за кадром. Упоминается Абрахам/Мина, Абрахам/ОЖП.
Жанр: драма
Размер: миди, в процессе.
Категория: джен, недогет
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, расчленёнка, сексуальные поползновения в отношении несовершеннолетних.
Примечание: В фике присутстует горстка нарочитых и, возможно, нечаянных анахронизмов.
Саммари: Доктор ван Хельсинг привозит с собой в Амстердам из Румынии зловещий груз и двойную жизнь впридачу.

Предыдущие части по тэгу.

Предыдущая часть

Абрахам опустил бокал на стол резче, чем хотел бы, со стуком, самого заставившим вздрогнуть, но чудом не разбил. Нетронутый чай, который Магда всегда заваривала слишком крепко, будто пыталась добиться цвета более привычного ей кофе, остыл и подёрнулся плёнкой. Жар и духота прошибали лихорадкой: то ли от волнения, то ли от непривычной натопленности, на которую ради гостя расщедрилась скуповатая обычно хозяйка. А «гостю» очевидно ни жарко, ни холодно. Хотя интересно, конечно, как вампиры воспринимают жар и холод. Холод, замораживающие температуры ниже нуля точно должны представлять проблему для тела, которое не вырабатывает собственного тепла, не согреется никакими мехами..Выдернув себя из несвоевременной задумчивости, Абрахам расстегнул воротничок рубашки и взялся за графин с вином, чтобы налить себе ещё немного, когда Алукард вкрадчиво попросил:
— Налейте и мне вина, доктор.
Озарение, воспоминание нагнало Абрахама уже после того, как он без возражений плеснул в идеально чистый, без пятнышка крови бокал и вернулся к собственному. Рука застыла, держа увесистый хрустальный графин на весу.
— Ты ведь вина не пьёшь.
Ненавязчиво пытается поддержать компанию. Втереться в доверие, увлечь беседой и споить, забилась бдительная мысль.
— Я? Не пью вина? С чего вы?.. — Алукард прервался, осенённый, видимо, догадкой, и, откинувшись в кресле, бесцеремонно сипло захохотал: — Невероятно! Наш общий знакомый Харкер принял моё любительское актёрство за чистую монету! — он взял себя в руки. Оживлённые только что резкие черты сложились в картинно-надменное выражение. — Я никогда не пью. Вина, — с мрачной торжественностью произнесённая фраза, дословно приведённая в дневнике Джонатана, встала у Абрахама перед глазами, будто подсмотренное чужое воспоминание. Но Алукард тут же сбросил маску и расхохотался снова. — А всё же впечатляет, правда? О доктор, видели бы вы лицо этого недоумка. Вы бы и сами посмеялись.
С подчёркнутым скепсисом и строгостью Абрахам благоразумно наполнил свой бокал только на треть.
— Посмеялись, посмеялись бы, — с уверенной лёгкостью добавил Алукард.
— Что уж говорить тогда о тебе. Если Джонатан Харкер смешон, то как смешон должен быть тот, кто был им побеждён. Не с меня, не со стойкой мадам Мины даже началось твоё поражение, а с того дня, когда ты посмеялся над этим невзрачным, недалёким, как тебе показалось, стряпчим, над незатейливыми заметками в его дневнике, над простыми впечатлениями. С того дня, когда ты бросил его на погибель без малейшей на то необходимости, — в голосе зарокотали гнев и обида за друга, Абрахам с удовольствием дал им волю. — Ведь Джонатан так и вернулся бы в Лондон, не заподозрив ничего из ряда вон выходящего. Подумаешь, жутковатые странности эксцентричного захолустного аристократа... Вернулся бы, женился на своей невесте, забрал бы её из дома миссис Вестенра — и мы никогда не обнаружили бы связи между гибелью мисс Люси и приезжим румынским графом. Но нет! Тебе втемяшилось потешить свою жестокость, жестокость тех несчастных женщин, которых ты пытался превратить в своё подобие. И нет бы вы просто убили злосчастного англичанина из сиюминутного голода — вы заперли его в замке, изгалялись над ним, играли, как кошка с мышью, тут-то и просчитались. Этот смешной дотошный клерк достаточно крепко стоял на земле не только для того, чтобы сохранить рассудок, не только чтобы успешно осуществить побег, — он ещё и продолжал вести свои записи, будто деловая поездка не превратилась в кошмарную фантасмагорию. Именно Джонатан предоставил нам недостающее звено для разгадки смерти Люси Вестенра. И именно он, этот безропотный серенький служащий, каких в Сити, казалось бы, тысячи, десятки тысяч, взялся за оружие, когда ты надругался над его супругой, и нанёс тебе решающий удар. Не я победил тебя, а Харкер, которого ты в своём неисправимом высокомерии по-прежнему считаешь достойным осмеяния.
— Не преувеличивайте достоинств Харкера, доктор ван Хельсинг. Хотя вам, должно быть, приятнее думать, что ваша мадам Мина предпочла вместо вас хоть сколько-нибудь выдающуюся личность.
Целью бесстыдной провокации, без сомнения, было задеть Абрахама за живое и снова вывести из себя. Но вместо того, чтобы разозлиться и выгнать, в конце концов, вампира на место или даже опуститься до рукоприкладства, Абрахам, вскинув голову, рассмеялся, будто сам вкусил патологического удовольствия, причиняемого острой болью.
— Ты не способен и представить себе, как я благодарен ему. Джонатану Харкеру. Ведь если бы не он, я не устоял бы перед искушением. Наверняка не устоял бы. Да. Если бы мадам Мина была свободна, я бы... — речь Абрахама снова пресёк смешок. Три месяца он не раскрывал душу даже самым близким амстердамским друзьям. Даже в исповедальне отца Хейндрика он был откровенен в том, что казалось столкновения со сверхъестественным, богохульным, но умалчивал несостоявшуюся, но всё равно гнетущую личную измену. И вот второй раз за вечер уже откровенничает в вампирском обществе! Абрахам тяжело опёрся на сервант, мелко задребезжавший посудой и стёклами дверец, и продолжил странную исповедь, льющуюся помимо его воли вязко, но неудержимо. — Я не устоял бы. Пренебрёг бы тем, что сам несвободен, погубил бы, возможно, её. Но узы брака помогали нам обоим, сдерживали там и тогда, где человеческая мораль могла бы дать слабину. Её брак — крепкая молодая лоза там, где мой виноградник засох, подрубленный на корню. Ухмыляйся вволю, вампир, мне нечего стыдиться. Добрые и злые одинаково подвергаются бедствиям. Но под одним и тем же орудием пытки добродетель и порок не делаются одним и тем же, в одной и той же молотилке стебли изламываются, а зерна — очищаются. Важно не то, каково искушение, а только то, каков искушаемый.
— Блаженный Августин, что и говорить, знал толк в искушениях.
Абрахам приподнял бокал, невольно отдавая должное эрудиции собеседника. Его окружение с медицинского факультета досадно пренебрегало литературой, выходящей за рамки медицинских и естественнонаучных изысканий.
— Должно быть, это ваша супруга, там? — кивком Алукард указал в сторону парных фотографий, оживлявших одну из стен. Абрахам с удивительной яркостью вспомнил, как сначала ждал, а потом с опаской разочарования открывал плоскую картонную коробку: вдруг фотографические портреты получатся неудачно? Как впервые разглядывал свежие, блестящие, казавшиеся влажными ещё снимки, отдававшие запахом химических реактивов. А наконец увидев, некоторое время ещё не мог принять коричнево-белого господина, производившего куда более солидное впечатление, чем оригинал, с тёмной на снимке окладистой бородой и тщательно уложенными волосами. С его волосами Хильда возиться любила и сохранила эту тягу после всего, что случилось. Часами она могла одержимо укладывать не поддающуюся гребню волну волос на другую сторону. А он терпеливо сидел перед Хильдой и из часов её сосредоточенного спокойствия пытался соткать для себя иллюзию нормальности, восполнить утраченную прежнюю близость, явственно ощущая, как гребень вычёсывает из шевелюры задорную рыжину, оставляя наполненный гулким воздухом пустой седой волос…
— Что с ней случилось? — расспрашивал Алукард дальше, приняв затянувшееся молчание Абрахама в качестве ответа на предыдущий вопрос. Расспрашивал мягко, без следа насмешки или заготавливаемого коварства. Прямо по-человечески. Абрахам напомнил себе лишний раз об опасной лёгкости, с которой можно было забыться в обществе чудовища. Следовало ответить коротко про душевную болезнь, как ответил бы любому неприятному собеседнику, который ненароком задел бы грубо личную трагедию. Но то ли вино, то ли снова накатившее изнеможение подточили дамбу скрытности, рассказ неумолимо просочился и полился, обнажая то, что в глубине души Абрахам считал истоком выпавших на долю его семьи невзгод.
— Хильду, мою Хильду я встретил, будучи ещё совсем юнцом, — как понимаю сейчас. Тогда же я, разумеется, казался себе не по годам зрелым молодым человеком исключительного таланта. Я отклонил сиюминутные выгодные предложения помогать братьям или податься на службу к одному из родственников, чтобы со временем, при должной удаче и старании, стать младшим партнёром. Нет, я выбрал учёбу, ясно осознавая, что помощь, которую отец сможет мне выделить, будет мизерной и все университетской годы мне придётся бедствовать. Зато по окончании учёбы, я был уверен, меня ждало блестящее будущее.
Избранную профессию врача я любил, не лукавя, но немного цинично; цинизм этот, как и любой другой, происходил от незрелости и непонимания сути. Нет я высоко ценил то, что моя профессия наделит меня умением облегчить страдания ближних, но умение это представлялось лишь побочным следствием, благородным долгом обществу, не более того. Несравнимо сильнее влекли меня затейливость и гармония человеческой анатомии, коварные головоломки патологических процессов, вечная война против возбудителей болезней, о которых мы узнавали всё больше; симфония Творца, который создал болезни, дабы напомнить нам о бренности, равно как наделил нас разумом и любознательностью, чтобы предоставить человечеству возможность болезни эти преодолеть. Я мечтал отправиться судовым врачом в дальнюю экспедицию, собрать материал по неведомым прежде заболеваниям, а при удаче и ознакомиться с дикими, но чудодейственными практиками туземцев. Мечтания и амбиции мои не были совсем уж воздушными замками, в первые же полгода в университете я успел зарекомендовать себя как в высшей степени способный, добросовестный, горячо интересующийся последними открытиями и достижениями студент. А затем я встретил Хильду.
Абрахам умолк на минуту, видя Хильду перед внутренним взором такой, как почти тридцать лет назад, моложе, чем даже на фотографии. Какой увидел, зайдя к её дяде внести месячную плату за комнату, которую делил с двумя сотоварищами, и по возвращении поймал вдруг себя на том, что размышляет уже не о загадочной функции locus cauruleus, голубого пятна в мозгу, а что ответил мейнхеер Роос на вопрос «Кто это был?», который задала ему, когда Абрахам вышел, пригожая родственница. Он утратил ощущение, как долго грезил в дурмане улыбки этих приоткрытых выразительных губ с блеском кромки ровных зубов в глубине, пока не одёрнул себя, с какой стати он решил, что зажиточная красивая юфроу вообще стала бы интересоваться съёмщиками из доходного дома её родственника.
Абрахама немного смущало, что всё чаще он вспоминал Хильду такой, будто списывая нынешнюю, изнеможенную болезнью. С другой стороны, Хильду, глядишь, ещё и порадовало бы, что есть кому вспомнить её прежней…
— Любовь обрушилась как болезнь. Как лихорадка, искажающая сознание и память, поразила нас обоих. Добродетель, недопустимость — само собой разумеющиеся ранее понятия в бреду этой лихорадки утратили былой смысл. Да и существование окружающего мира в целом мы легко позабыли бы, не нагони он нас со всей неумолимостью. Слухи в узком кругу наших знакомых пресечь было невозможно. Старший мейнхеер Роос, отец Хильды, был вне себя от ярости. Он угрожал добиться моего отчисления, он запер Хильду в доме и собирался отослать её из города, если не из страны — и тут выяснилось, что угроза его спокойствию и репутации его дочери таится не снаружи, за стенами и запорами его дома, а в чреве Хильды.
«Позволит себе хоть малейшую вольность — убью», — зрела ощетинившаяся решимость, но Алукард лишь молча кивнул, давая знать, что внимает и ожидает продолжения рассказа.
— В моём возрасте, в моём положении студента, перебивающегося на скромные средства, которые только мог выкроить мой отец и изредка кто-нибудь из братьев, ни о каком браке я ранее, разумеется, и не помышлял. Но когда нагрянула необходимость о таковом задуматься, к чести меня тогдашнего, колебаться я не стал. Вернее было бы сказать, продолжал как не колебаться, так и не задумываться вовсе, а только слепо следовал единственно возможному по велению сердца. Но против нашего брака был настроен мейнхеер Роос. Боюсь, он вынудил бы Хильду тайно родить где-либо в отдалении и отдать ребёнка или хуже, вынудил бы её пойти на смертный грех, не будь мы с Хильдой полны решимости отстоять свой союз. Он вынужден был пойти на мировую, выставив, правда, несколько категорических условий и не соглашаясь ни на какие уступки и компромиссы.
Мейнхеер Роос был известным в Утрехте адвокатом, из семьи, несколько поколений уже занимающейся правом. Хильда была единственным его ребёнком, и выдать её замуж отец был твёрдо намерен только за человека своей профессии, чтобы передать ему со временем свою юридическую практику. Муж Хильды должен быть абсольвентом факультета права — ровно так настоял Роос. Для меня иное решение, кроме как принять его ультиматум, было невообразимо. Как мог я сделать выбор в пользу медицины, если первым последствием такого выбора было бы навредить? Да ещё самому драгоценному для меня человеку, даже двум уже? Ради руки Хильды я покорно оставил дело, о котором мечтал с отрочества и, спешно обвенчавшись, приступил к изучению права, не дожидаясь даже нового семестра, вольным слушателем.
Юриспруденция никогда меня не влекла, тем более из-под палки; однако, ознакомившись с ней изнутри, со временем я стал смотреть на эту дисциплину совсем другими глазами. Во многом она напоминала по-прежнему близкую моему сердцу медицину: зная законы, на которых зиждется устройство человеческого общества, попытаться устранить разлад так, чтобы избежать болезненной хирургии. Тем не менее, закончив университет и проработав к тому времени не один год помощником своего тестя, я решился на поступок, который сочли безрассудным незрелым упрямством в лучшем случае, а в худшем намекали и на помешательство. Я возобновил учёбу на медицинском факультете. Роосу я напомнил, что уговор между нами дословно был сформулирован как зять его «должен быть абсольвентом факультета права», и я не только сдержал своё слово, но и более чем наглядно продемонстрировал умение применять приобретённые навыки, риторические уловки в частности, на практике. Разумеется, Роос был в бешенстве, но силой разделить нашу с Хильдой семью он уже был не властен. Наш брак, в отличие от многих, как я сейчас понимаю, ранних и поспешных, был счастливым, нашего сына Тео любили все родные, у меня были некоторые сбережения и даже собственный независимый от Рооса скромный доход; я рассчитывал, что средств как-нибудь достанет, пока я не начну зарабатывать по новой профессии. Я был безмерно доволен и, о, я был горд, чувствуя себя почти сказочным героем, который с помощью хитроумной уловки обвёл вокруг пальца злокозненное чудовище. И по этой гордыне Господь нанёс мне удар, ударил метко и сокрушительно, как один Он способен.
Жара — от щедро растопленного камина, от выпитого вина, а может, и от нервного жара — стала совсем нестерпимой, не хватало воздуха и голова шла кругом. Абрахам сбросил пиджак и перевёл дух, будто готовясь «ласточкой», вниз головой нырнуть в самую мрачную глубину воспоминаний, которые запрятал подальше от повседневности вместе сделанной в тот же день, что и их с Хильдой портреты, фотографией, запечатлевшей троих.
— Тео заболел. Инфлюэнца; хлопотно, но при должном уходе тревожиться не о чем, определил я. А на третий день болезни его, нашего с Хильдой дорогого мальчика не стало. То был как гром с ясного неба. Когда я попадался Хильде на глаза, она скорбно смотрела и лишь повторяла: «Ты обещал, что всё обойдётся. Что тревожиться не о чем». Я же ушёл в учёбу ещё неистовее, чем прежде, уверив себя, что смерть Тео — наказание, ниспосланное мне свыше за то, что оставил свои занятия. Будь я к этому времени практикующим врачом, мнилось мне, я бы сумел поставить верный диагноз и спасти Тео. И лишь месяцы спустя, когда я обсудил при случае историю болезни Тео с одним из профессоров, мы пришли к заключению, что у Тео была острая и быстротечная форма воспаления головного мозга, который приводит нередко к летальному исходу. Поставь я даже верный диагноз, ничего лучше того ухода, который прописал, сделать было бы невозможно.
Тем временем, пока я топил горе в учёбе и предавался самобичеванию, я не заметил вовремя другого больного. Скорбь Хильды въедалась всё глубже. Я не придавал особого значения её замкнутости, думая, что матери тем более положено скорбеть, раз уж я не нахожу себе места. А когда спохватился, было слишком поздно. Душевная болезнь Хильды приняла неизлечимый характер.
Абрахам замолчал и тут же ухватился за эту обретённую заново способность молчать. Мёд откровенности был сладок, да не толкнуло бы хмельное головокружение на опасный шаг, не обернулось бы горечью похмелье. Он вцепился в молчание, как в спасительный трос на ветру прочих воспоминаний. Как болезнь Хильды всё усугублялась. Как вместе с больной супругой Абрахам перебрался в Амстердам; в Утрехте к окончанию учёбы он заработал имя талантливого врача и многообещающего исследователя, выделяющегося широкой эрудицией и смелой неортодоксальностью подходов, однако и репутацию ненадёжной личности со странностями. Как росла его слава и его отчаяние: одну за другой он распутывал загадки недугов тела, но перед недугом души Хильды оставался бессилен. Уход за ней он почитал своим долгом, и слышать не желая о лечебнице для душевнобольных. Измученный всё ухудшающимся её состоянием, однажды на вскрытии умершего от неясной инфекции матроса Абрахам случайно полоснул себя тем же скальпелем, которым только что делал надрез, и равнодушно глядел на рассечённую перчатку и собственную плоть, пока приглашённый на вскрытие расторопный студент-англичанин не бросился оказывать ему первую помощь. Лишь после этого происшествия Абрахаму пришлось уступить в своём упорстве и передать Хильду на попечение в рекомендованную лечебницу; взамен зато он обрёл друга…
— Терзаясь, я искал хоть какой-то смысл в произошедшем со мной, падая до глубин отчаяния где не видел смысла нигде и не в чём. И нашёл одно лишь объяснение. Бог наказывает тебя, если отступаешься от своего предназначения.
Алукард звучно пренебрежительно фыркнул.
— Кто мы такие, чтобы судить о божественное смысле? О предназначении? Быть может, доктор ван Хельсинг, причина ваших несчастий в том, что суждено вам было сделаться великим адвокатом. И истинное своё предназначение вы раз за разом отвергали, увлечённый анатомическими головоломками.
— Думаешь, подобные сомнения меня не снедали? Да всю жизнь. Знаешь, что вселило в меня уверенность в правильности давнего выбора? Я спас немало жизней и помог многим страждущим — не сочти за тщеславное бахвальство, умаление неприлично, когда человек служит орудием для благих дел. И всё же раз за разом я задавался вопросом: смирись я с волей тестя, не спас бы я на поприще юриста не меньше жизней, не уладил бы не меньше судеб? Самонадеянно ведь полагать, что помимо меня в наши дни не нашлось бы хорошего врача для моих больных, хорошего преподавателя для моих студентов. Но вот чтобы разгадать тайну болезни мисс Люси, чтобы исцелить мадам Мину и вырвать её из твоих когтей, — дух недавней схватки заставил Абрахама податься вперёд, и вперёд же, навстречу ему метнулась едва заметная в рассеянном свете тень неподвижного вампира; как язык пламени метнулась и рассеялась, свернулась на прежнем месте, — для всего этого нужен был именно я. Я, мой опыт, мои изыскания и интересы, мои странности и ошибки, моя готовность выделить зерно истины из бедной руды и вековых наслоений псевдонаучных мистификаций.
«Ты, твоё присутствие здесь и состояние — самое наглядное свидетельство того, что мой выбор был верен», — не стал договаривать Абрахам, но «наглядное свидетельство» расправило плечи, вскинуло подбородок, без труда просматривая оказанную честь.
— Как знать, доктор ван Хельсинг, как знать. Точно так же можно предположить, что будь у вас пара десятков лет практики судебных прений, вы уболтали бы и самого дьявола без нужды в алхимических трюках. И наверняка уж убедили бы ту безмозглую девицу, которая поплатилась сегодня вечером за свою вздорность и глупость.
Усыпил таки бдительность. Выждал и ударил по свежей ране, которую ни капли, оказывается, не обезболил алкоголь.
— Если за что она и поплатилась, так только за мою поспешность и самонадеянность. Не могла она в своей юности и невежественности нагрешить достаточно, чтобы заслужить…
— Бросьте, доктор! Когда приходит время испытаний, ни юность, ни невежественность никому оправданием не служат! Ты остаёшься самим собой — или ожесточаешься, вымещаешь злобу. Высшие помыслы или низшие, как сами вы тут только что разъясняли.
В голосе Алукарда клокотала злость — первая неподдельная яркая эмоция, не ирония и не насмешка. Абрахам не сводил в него пристального взгляда, вспыхнувшее торжество заслонило собой все прочие чувства, кроме разве что пытливого интереса. Похоже, ему, в свою очередь, случайно удалось задеть собеседника за живое, на сей раз не в переносном, а в более чем прямом смысле, за нечто чудом сохранившееся живое, человеческое. Считает ли он себя жертвой обстоятельств, этот могучий деятель давней эпохи? Изливал ли он на Абрахама разочарование в собственном предназначении, отвернувшийся от Бога защитник христианства, несостоявшийся предводитель крестового похода?
— Сейчас тебе не пятнадцатый век на дворе, — вызывающе бросил Абрахам. Неестественно бледное лицо передёрнулось и перекосилось под наплывом пробуждённых человеческих эмоций, парадоксально сильнее выдавая не вполне человеческую природу.
— А в операционной у вас какой век, доктор ван Хельсинг? Просвещённый респектабельный девятнадцатый?
— Боюсь, что именно девятнадцатый с худшими недостатками его. Искренне надеюсь, что не двадцатый, — Абрахам глянул невольно вверх, в направлении обсуждаемого помещения.
— Если вы только не собираетесь держать там этот труп до двадцатого века.
Не труп ещё, строго говоря, напомнил себе Абрахам. Чтобы считать останки Хильды трупом, требуется ещё отделить ей голову, о Господи… Тянуло принять на грудь перед осуществлением этой задачи, но Абрахам, сердясь, что и так позволил себе лишнего, удержался.
— Не так уж долго до двадцатого осталось, конечно. Но нет, не собираюсь. Её, к тому же, начнут разыскивать, эта мерзкая женщина, к примеру. Если не саму… Хильду, то её платье. Она требовала вернуть платье. Не удивлюсь, если ей достанет бесстыдства явиться завтра самой или прислать кого-нибудь уже завтра за платьем. А платье-то мы ведь и порвали.
Тут Абрахама разобрал душащий смех в коротком порыве запоздалой нервной истерики, оставившей его обессиленно развалившимся на стуле и вытирающим слёзы рукавом испачканной в крови рубашки.
— Ты порвал, вернее, — добавил Абрахам с заключительным смешком. — Но, думаю, не стоит приплетать ещё и тебя.
— Ну да, отяготить обвинение в убийстве ещё и похищением иностранного подданного.
«Не смей!» — захотелось тут же приказать. Припечатать волей, подчинить. И не сможет не подчиниться ведь. Вот только будет знать наверняка, что угрозу его Абрахам принял всерьёз. А отчего бы и не всерьёз? Абрахам окинул вампира оценивающим взглядом. Жутковато выглядит, конечно, но жутковато выглядеть человеку не запрещено. Измученный иностранный подданный, которого сумасшедший профессор несколько месяцев продержал в заточении в обычном доме на Принсенграхт? Если и всерьёз, то с какой стати он уведомил о своём плане Абрахама? Не в обиду великому вампиру, тело Хильды в операционной представляло собой пока что более насущную проблему.
— Показать её тело в таком виде я не могу. Тем более, без головы. Да и проломленную грудную клетку я как объясню? Для прямого массажа сердца чересчур. Стало быть, от тела придётся просто избавиться. Скажу, что отпустил Хильду. Что отсюда она ушла, а если что случилось с ней потом — прискорбно, но я ничем помочь не могу.
— Попробуйте, — Алукард вальяжно пожал плечом. — Но даже румынская полиция клюнула бы на вашу версию только после хорошей мзды. Живой Хильду в последний раз видели в вашем обществе и в этом доме. Как она выходила, не видела даже ваша глазастая квартирная хозяйка. Зато, если следователь проявит настойчивость, она может припомнить, что шуму и криков в ваших комнатах сегодня было, пожалуй, больше обычного. Вспомнит ваше странное поведение. Странного же незнакомого гостя.
— Натяжки и передёргивания.
— Полиции не привыкать. Сомневаюсь, что преступники часто утруждают себя ясностью и чёткостью следов. Одно за другим, мало помалу, подозрение там, несоответствие тут. Доктор ван Хельсинг, вы тут любопытствовали, зачем я спас вам жизнь. А зачем предоставлять вам роскошь умереть быстро и бесславно, когда гораздо занимательнее наблюдать, как вы гоните себя к скандальной гибели сами?
Замолчи, хотелось приказать Абрахаму, и он поймал себя на навязчивости желания приказать. Натянуть цепь и ощутить неохотное, но беспрекословное подчинение на другом конце. Иметь возможность приказать противнику, противнику, вдобавок, несравнимо опаснее себя, и быть уверенным, что тот подчинится. Искушение, дурманящее не хуже вина и уводящее от сути нынешних проблем Абрахама. Например, что вне зависимости от того, нравятся ему слова Алукарда или выводят из себя, отворачиваться от очевидной опасности было ребячеством. Может, попытаться сказать полиции частичную правду? Что убийство было самозащитой? Но тогда к чему такой изуверский способ?
— Время смерти, — ухватился он, как за соломинку. — Коронеру не может не броситься в глаза, что труп не вчерашний.
— И как это сыграет в вашу пользу? Думаете, формальное несоответствие кого-нибудь смутит, когда многие свидетели видели Хильду живой?
— Навряд ли, — неохотно согласился Абрахам. — Припишут ещё какой-либо хитроумный трюк, чтобы сбить следствие с толку.
Доктор ван Хельсинг и его чрезмерная фиксация на изучении крови. Доктор ван Хельсинг и его зловещие опыты. Раздутая сенсация в бульварных газетёнках. Мевроу ван дер Вильдерс охотно рассыпется в грязных заведениях, дескать, мотивы «мейнхеера доктора» сразу вызвали у неё подозрения. Коллеги чем больше будут судачить, тем охотнее признают, что последнее время профессор ван Хельсинг действительно вёл себя странно. Добрая Магда и та, всплакивая и ужасаясь, будет горевать, что всегда предчувствовала: причуды её постояльца до добра не доведут. И тело несчастной Хильды, которое и правда попробуй ещё вывези незаметно...
Запаниковать в нынешних обстоятельствах было немудрено, однако осознанная наконец опасность подействовала на Абрахама наоборот, как порыв свежего ветра. Собраться и покинуть Амстердам возможно было в течении часа, к рассвету быть уже в Роттердаме, а там отчалить, если не прямо в Англию, то куда угодно, в английские порты можно попасть откуда угодно. Разве что недостаточно средств на руках, чтобы оставить Магде с просьбой оплатить вперёд содержание Хильды в клинике. Но со временем можно будет придумать какой-нибудь способ перевести нужную сумму…
Доброго имени и того было менее жалко, чем следовало бы. А вот что не давало покоя, так не подлежащее сомнению злорадное торжество ван дер Вильдерс, перерождавшееся в воображении Абрахама в торжество всех ей подобных, убеждённых в неисправимой порочности рода человеческого ввиду собственной порочности. Бежать значило признать поражение, а горечь поражения Абрахама и так переполняла, поражения перед неведомым вампиром, который даже не Дракула, но от которого Абрахам оказался не в силах спасти юную Хильду.
— Бежать — значит, сдаться. А сдаваться — это не выход, — подытожил Абрахам, составляя чайный сервиз и бокалы на краю стола, с внешним порядком приводя в порядок и собственные мысли. — То есть, какой-никакой выход, но что я, не найду выхода получше, чем какой-никакой?
— Как скажете, доктор, — скептически отозвался Алукард, передавая ему свой бокал с тёмно-красным зрачком остатка вина на дне. У Абрахама перед глазами встала идеальная сияющая чистота того же бокала после крови, зрелище самой крови, послушно собирающейся со стенок по мановению пальцев. Мурашки пробежали от мысли что кровь, вообще-то, была его.
— Ты обладаешь властью над кровью, не только над своей?
— Верно.
Неуместное воображение слишком ярко нарисовало вспучивающиеся под кожей, фонтаном крови выстреливающие артерии. Да нет же, если бы Дракула был способен убивать вот так, силой своеобразного магнетизма…
— Но не над кровью живого человека?
— Зависит от обстоятельств. От его согласия, в частности. Вы уже придумывает мне какое-то практическое применение?
Остановить внутреннее кровоизлияние. Перенаправить ток крови во время операции… Да, но не рискованно ли давать вампиру власть над кровью живого человека, пускай даже на время. Разрешить, потом запретить? А если вопрос жизни и смерти? Кровь мертвеца-то точно никому уже не принадлежит…
И тут Абрахама осенило.
— А над кровью мертвеца?
— Можно. Но, — Алукард скривился, — мерзко и непитательно.
— Нет-нет, я вовсе не в этом плане. У меня есть труп. Не вполне труп, но оставим пока это. Труп, который не похож на типичный свежий труп, у которого самым зверским образом пробита грудная клетка, — а с другой стороны ты, обладающий властью над кровью.
— И вы, обладающий властью надо мной.
— И вот скажи на милость, а с какой стати мне волноваться из-за трупа в собственной операционной? Операционная врача — это в принципе такое место, где трупы, к прискорбию, нет-нет да возникают.
Хотя бы одной маленькой победы Абрахам добился: озадаченный, с ответом или замечанием Алукард не нашёлся.
— Идём, хочу проверить одну идею. Мне понадобится твоя помощь, а особенно понадобится завтра, если всё получится как надо.
В дверях Абрахам спохватился, что некоторое время уже расхаживает в окровавленной рубашке и вернулся за пиджаком.
— Напомните, — вкрадчиво поинтересоваться Алукард, следуя за ним по пятам, — с какой стати мне вам помогать, доктор ван Хельсинг?
Развернувшись, Абрахам благодаря лестнице впервые оказался выше вампира и позволил себе молча посмаковать это мелочное удовольствие.
— Можешь помочь по своей воле. А можешь — по моей.
— Такова, стало быть, ваша хвалёная свобода воли?
— Получается, такова. Смириться с поражением, с достоинством подчиниться воле сильнейшего — тоже выбор, и требующий порой немалого мужества.
— Сильнейшего, говорите?
— Да.
Торчащая из слишком короткого рукава плаща рука словно удлинилась ещё, стиснула перила так, что будто еле слышно загудело жалобно готовое вот-вот дать трещину дерево. Абрахам стоял недвижно. Сильнейший; он не мог позволить себе усомниться. Сомнения были бессмысленны: если он ошибался насчёт своей власти над Алукардом, судьба его была всё равно предрешена. В сущности, рамки его свободы воли были не шире, чем навязываемые Алукарду; двое на разных концах одной цепи. Но в своём осознании, в принятии Абрахам открыл вдруг надёжное основание для покоя и уверенности в себе.
— Принуждать тебя удовольствия мне не доставляет, — признался он откровенно; малейшая фальшь была бы слабиной. — Но если придётся, я свою власть применю, не сомневайся.
Сверкнули зубы. В слабом свете ночника на лестнице и за упавшими на склонённое лицо Алукарда волосами было не разобрать, оскал ли это злости, вызов, насмешка или, кто его знает, более яркое проявление того почти удовольствия, которое Алукард получал от удавшихся провокаций и даже, казалось, от самой боли.

НОВОЕ от 14.02

***
Ветер, который разогнал над простором Амстеля тучи, за последнюю из них явно принял видавшую виды шляпу приват-доцента Петера Мюйса и всё пытался подхватить её, чтобы унести за горизонт, пока приват-доцент не сдался и не снял шляпу, прижав её к груди. А может, ветер просто играл с весенним солнцем в их старинную игру, кто быстрее разденет гуляющих вдоль набережной горожан: он, срывая одежду силой, или солнце, завлекательно припекая? Вот только как они собирались распределять очки, если трудились сегодня на пару?
Приват-доцент Мюйс, впрочем, не собирался подыгрывать ни какой-либо из сторон, ни совместным их усилиям. После вчерашнего перипатетического променада с деканом он подцепил нешуточный насморк, и мевроу Мюйс закутала мужа перед выходом на улицу не хуже, чем самого младшего из их детей, отчего казалось, что ходит он точно так же вперевалочку. Мюйс тяжело забрался на очередной горбатый мостик через канал, пересекающий Принсенграхт. Солнце припекало, будто сфокусированное на нём гигантской линзой, жар выступал под плотными слоями одежды противным потом, но тут же ветер коварно дыхнул прямо в лицо, прошиб до свербения носоглотку, и Мюйс, прикрывшись шляпой, смачно чихнул в подкладку, до слёз, после чего, тяжело дыша, утёрся мятым, изрядно попользованным за день платком. Да так и застыл с платком в одной руке и прижатой к груди шляпой в другой. У дверей дома, где квартировал профессор ван Хельсинг, дежурил полицейский.
У Мюйса сердце упало. Давешние их с деканом Пласом опасения неспешно, но неотвратимо надвигались, воплощались при свете дня. Вопреки уговору, в «Докторе» ван Хельсинг вчера вечером не появился. Что само по себе никакого повода для тревоги не представляло, каждому из них случалось, увязнув в делах, пренебречь регулярной встречей в кофейне. Однако утром доктор Кристоффельс упомянул, что его просили навестить супругу мейнхеера Герхарда Кампа, к которому вчера вечером звали, но не застали дома доктора ван Хельсинга. Сам же ван Хельсинг не явился утром в университет. Тогда-то приват-доцент Мюйс пренебрёг передовыми достижениями, позволяющими отправить в дом мевроу Магды телеграмму или срочное письмо, и поспешил на Принсенграхт повидать своего старого знакомого лично. Таким образом он и оказался среди дня у двери, рядом с которой переминался рослый усатый полицейский. В ушах Мюйса будто звучали в недобрый час деканом Пласом высказанные опасения, что добром причуды ван Хельсинга не кончатся...
— Профессор Мюйс! — вывел его из оцепенения возглас. — Как приятно вас видеть! Что же вы стоите за дверью? Проходите же, проходите.
Приват-доцент Мюйс был одним из тех вечных и незаменимых приват-доцентов, без которых уже не представляешь его кафедры, но которым, тем не менее, не суждено выбиться на профессорскую позицию. О чём мевроу Магда, у которой не первый десяток лет уже квартировал доктор ван Хельсинг, прекрасно была осведомлена, но упорно продолжала именовать Мюйса профессором. У Мюйса потеплело на душе и даже отступила будто бы слегка простуда не только по причине этой нехитрой лести. Если бы с ван Хельсингом правда случилось нечто ужасное, мевроу Магда ни за что не обратилась бы к нему таким весёлым будничным тоном.
— Проходите! — звала его Магда. — Составьте на часок компанию мейнхееру де Бирку. Вы знакомы с мейнхеером де Бирком? Разумеется, нет, откуда вам быть знакомыми? Я как раз заварила кофе, хоть есть кого кофе угостить. Доктор ван Хельсинг нахватался замашек в этой своей Англии, кофе ему теперь вреден, видите ли, подавайте только чай с утра до вечера. А вот и мейнхеер де Бирк, он коронер из полиции. Мейнхеер де Бирк, это профессор Мюйс.
— Только я не профессор... — промямлил Мюйс, справедливо полагая, что нет ничего глупее, чем ради сиюминутного тщеславия оказаться однажды в глупом положении, когда правда выплывет наружу. Однако мейнхеер де Бирк, с энтузиазмом пожимая ему руку, не обратил на уточнения Мюйса ни малейшего внимания.
— Исключительно, исключительно познавательный день выдался! Вы — коллега доктора ван Хельсинга, не так ли? Стало быть, с вами можно поделиться подробностями — не в деликатном женском обществе ведь, — добавил де Бирк, провожая взглядом мевроу Магду, удалившуюся на кухню. — Исключительный случай. Подумать только, африканская геморрагическая лихорадка!
— У доктора ван Хельсинга? — воскликнул Мюйс.
— У доктора ван Хельсинга?.. О нет, нет, боже упаси. У его пациентки. У той, которая была его пациенткой, точнее, упокой Господь её душу. Представилась вчера вечером, а тело выглядит так, будто неделю пролежало. А печень бедной девочки! У редкого закоренелого алкаша такую увидишь. Сплошные внутренние кровотечения. Сердце, говорит доктор, и сдаёт первым, он даже на прямой массаж решился, выглядит, будто... — коронер прервался, стоило войти служанке с подносом. — Не видел бы собственными глазами — вот не поверил бы! — покачивал он головой с еле сдерживаемым энтузиазмом, пока служанка разливала кофе. — Век живи, век учись. К слову, об учёбе, доктор ван Хельсинг весьма правильно студентов к себе специально пригласил, демонстрирует им результаты вскрытия... Так вот, увидь я лично толстый кишечник в таком состоянии...
Теперь Петер Мюйс в самом деле различал гомон голосов, доносившийся сверху. С окончательным облегчением он пригубил кофе и, откинувшись на спинку стула, с извинением высморкал нос. Знакомый приглушённый гомон и всё более живописные описания коронера де Бирка звучали музыкой. Когда тот, излив на понимающего собеседника восторг и допив кофе, удалился, подумывал уйти и успокоенный Мюйс. Но тут как раз дверь наверху распахнулась. Студенты, возбуждённо переговариваясь, высыпали через гостиную к выходу, каждым отпечатком сапога оставляя след на сердце чистоплотной мевроу Магды. Вслед за ними спускался и сам ван Хельсинг.
— Обезьяны! — повысив голос, добавил он напоследок, не в порядке оскорбления, а будучи не в силах остановиться и закончить самого увлекающую лекцию, как прояснилось тут же. — Также переносчиками африканской геморрагической лихорадки считаются и летучие мыши — хотя подтверждённых случаев заражения людей непосредственно от них неизвестно. А вот обезьяны, принято считать... — он всплеснул руками, заметив Мюйса, и скомкано завершил: — ...могут заражаться... заражаться от летучих мышей способны. Спасибо, что пришли, на сегодня мы закончили! Петер, как я рад вас видеть! Давно ждёте?
— Вы хоть понимаете, как нас всех успели напугать, ван Хельсинг? Никак не предупредив, не явились утром на кафедру. Да ещё и с вечера пропали: в «Докторе» не показались, к мевроу Камп не зашли...
— Простите, — ван Хельсинг горячо сжал руку Мюйса. — Простите великодушно.
— У мевроу Камп вчера, говорят, была просто ужасная мигрень, — закончил укоризненно Мюйс. Ван Хельсинг застыл, так и не отпуская его руки.
— Дорогой друг, вы не представляете, насколько спокойнее вчера вечером для меня было бы и правда заняться мигренью мевроу Камп.
— Мне рассказали уже. Да, это ужасно...
— Девочке было хорошо, если четырнадцать. Это полнейшее, полнейшее беззаконие, Петер, то, что творится в так называемых злачных местах. Я едва убедил, что мне нужно привезти девочку сюда. Она угасала по минутам, а я глазам своим не мог поверить, когда симптомы один за другим складывались в цельную картину. Африканская геморрагическая лихорадка! Лет двадцать ничего подобного не видел, с тех пор, как на одном судне из Бельгийского Конго разыгралась эпидемия, — ван Хельсинг, сев на бывшее место коронера де Бирка, вертел в руках медный кофейник, будто пытаясь поймать в нём собственное отражение. — Участь несчастных женщин, погрязших в трясине разврата, самая всё-таки незавидная. С какими только экзотическими болезнями не доводилось сталкиваться в их среде. Увы, хорошему врачу нынче, даже не покидающему пределов Амстердама, необходимо иметь понятие о таких заболеваниях. Мне не раз приходила в голову мысль пригласить хотя бы нескольких студентов на осмотр того или иного случая. Но не секрет, Петер, что администрация и так достаточно неодобрительно относится к моему посещению подобных мест..
— Ну что вы, декан не сомневается в вашей порядочности, — попытался вставить Мюйс.
— ...так что и речи не может быть о том, чтобы брать с собой ещё и вверенных мне молодых людей. Поэтому как ни трагична была разыгравшаяся здесь вчера драма, я не мог не воспользоваться ей для наглядного ознакомления студентов. Пожалуй, ещё и для того, чтобы преждевременная смерть бедняжки не была совсем уж бессмысленной. Простите ещё раз за волнения, мне следовало передать сообщение, но впопыхах я телеграфировал только Паульману, старосте, он собрал группу для занятия у меня на дому. Тело разлагается просто по минутам, оно и так уже в плачевном состоянии — хотите взглянуть?
Мюйс помотал головой и пробормотал, что и так выслушал уже от коронера де Бирка больше, чем хотел бы за раз. Признание его вызвало у ван Хельсинга смешок, который уверил Петера: что бы загадочного ни произошло с ван Хельсингом за последнее время, он, похоже, приходит в себя.
— А что с полицией? — спохватился Мюйс. — Не говорите только, что после всего, что вы сделали, что вы пережили, у вас ещё и неприятности с полицией. Знайте, университетская общественность за вас горой станет, — и сам Мюйс готов был встать во главе, ван Хельсинг столько раз выручал его, что с мелкими, но досадными бюрократическими неурядицами, что в профессиональной области. Но ван Хельсинг поспешил его успокоить.
— Что вы, полно, никаких неприятностей. Напротив, я сам с утра первым делом сообщил им о случившемся, и в полиции обязались наложить карантин на заведение, откуда я привез свою больную, и досконально проверить его. Коронер де Бирк как раз доставил мне бумаги со всеми необходимыми подписями. Я настоял, чтобы тело не передали в морг, нечего рисковать лишний раз распространение заразы. Вас не затруднит, Петер, распорядиться, чтобы из больницы мне прислали пакет хлорной извести? Подготовлю тело к захоронению и запечатаю гроб прямо здесь. Родственники покойницы пока не отозвались; боюсь, что похоронами придётся заняться тоже мне.
— Не слишком ли много вы на себя взваливаете?
— Разве это много? Просто поговорю с отцом Хейндриком, думаю, он не откажется провести службу. Маловероятно, конечно, что покойница была католичкой, но не думаю, что в подобных обстоятельствах Хейндрика смутят подобные различия, такие нелепые, а конечном итоге… Не волнуйтесь за меня, Петер, правда. Тому, кто не готов смириться, что пациентов порой спасти не удаётся, путь в медицину заказан.
— Рад, что вы снова стали самим собой, дорогой друг, — выдохнул Мюйс. Ван Хельсинг недоумённо моргнул.
— Да, конечно. Кем же ещё?
— Не представляете, как за вас все переживали. Да ещё когда едва не разразился скандал после заявлений ассистента Куйпера.
— О, Куйпер, — отмахнулся ван Хельсинг. — К слову, несложно было бы прислать мне на дом расторопного лаборанта? Мне пригодилась бы помощь. После вчерашнего необходимо дезинфицировать всю операционную, на всякий случай. И заодно привести в порядок лабораторную утварь.
— Конечно же, я пришлю кого-нибудь. А знаете, ведь сам ректор спрашивал о вас и ваших исследованиях. Изъявил желание при случае повидаться с вами лично. Ему крайне любопытно, что ваши опыты с кровью мышей могли бы добавить к его теории пангенов...

Окончание следует.

запись создана: 28.01.2018 в 21:27

@темы: творчество, Hellsing, Однажды в Амстердаме, я сказал миди

---

Хеллсинговские минизаметки, скопом

1. Попался миникомикс, прям про "Половину вечности" — будь у нас в каноне современные смартфоны .

2. Из невлезающего в «Однажды в Амстердаме» — набросался минидиалог, но далее по ходу дела поняла, что до такой фамильярности герои в рамках фика ещё не дойдут.

— Послушайте, ван Хельсинг...
— Доктор ван Хельсинг.
— Ко мне вы по титулу не обращаетесь.
— У вампира по имени Алукард нет никакого титула. У вампира по имени Алукард есть новое имя, возможность начать всё с чистого листа, но никакого титула у него нет.
...
— Так вот, послушайте, доктор ван Хельсинг...

3. Да, и касательно не вполне мини «Однажды в Амстердаме» — после не вполне минихиатуса продолжение на подходе. И за окончанием тоже дело не станет .

@темы: творчество, Hellsing, опять в брейн, Однажды в Амстердаме

---

Хере ит гоуз эгейн

Утащила для души

@темы: Dr. Who, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

Багульник

Окей, я могу явиться на фэндомное мероприятие, когда оно проводится уже в последний раз, попытаться замаскироваться под автора, который как раз благополучно ушёл из фэндома, но по крайней мере чуточку фраппировать общественность геронтофильским пейрингом я ещё способна. И не фраппировать, слава богу, тоже, потому что у Гарри с Дамблдором в каноне, конечно, очень эмоциональные и глубокие отношения, меньше всего хотелось бы мне заявиться и банально всё опошлить.

Название: Багульник
Автор: Rendomski
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Альбус Дамблдор/ Гарри Поттер
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: АУ, ООС, геронтофилия, изменённое состояние сознания.
Краткое содержание: Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда багульник уже зацвёл.

С фиком можно ознакомиться на Фикбуке и на АО3.

И утаскиваю ачивки :

<b><i>Фест "Коза Ностра":</i></b>
[L]Rendomski[/L] <a href="http://rendom-house.diary.ru/p214469621.htm" target=_blank>подводит</a> итоги феста.

@темы: ГП, творчество, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

В день седьмой беты и обоснуй отдыхали...

На «Козе» в этом году арт в большинстве своём весёлый и оригинальный, артерам явно полезно поиграться в «не свои» сюжеты, а фэндомцам, которые изобразительным творчеством обычно не балуются, - поменьше стесняться. А вот с текстами печальнее. На день шестой меня уже терзало смутное сомнение, но на день седьмой «Коза» так вовсе свернула в колею «Грустных финишей» .

Рекомендую тем, кому банальные гельбусы наскучили. Да, по сюжету он вполне банален, а где не банален — там деффачков, но скучать не приходится. Я даже не знаю, что тут самое вкусное, начиная от мантии эльдара Рязанова Геллерта, которая головокружительно меняет цвета с василькового на лазурный и цвет летнего неба. Особо западают в душу письма:

«Геллерт Грин де Вальд (родился 17 января 1892) — Под прикрытием исторических исследований занимается пропагандой против соблюдения Статуса секретности, игорным бизнесом и убийствами.
[...]
Во Франции и Германии организовал несколько тераристических актов с большим количеством жертв».


[...]к нему прилагалось письмо с пояснением о том, что он признан единственным волшебником способным выйти против Грин де Вальда и победить.

Видать, Дамблдор у нас антитераристический отдел, угрозыск и комиссия по контролю за азартными играми в одном лице .

Или Геллерт пишет Альбусу:

Ты мне надоел, а сестра твоя бесила.[...]

Честно говоря, призираю тебя Альбус за то, что тебе проще не видеть ту действительность, которая тебе не по нраву.

Это было бы грустно, если бы не было так грустнофинишно и не подарило мне лично этот маленький перл:

Альбус получил на своей работе мастера трансфиругации,
Фигадно! (С)
Милый автор, вы помогли мне найти себя! Это же меня получил Альбус я, я - мастер трансфиругации!

<b><i>Коза Ностра:</i></b>
[L]Rendomski[/L] <a href="http://rendom-house.diary.ru/p214423118.htm" target=_blank>пишет</a> о работах.

@темы: ГП, отзывы, опять в брейн, клуб злобных читателей

---

О чистоте нерасовой

Задолбало.

В дискуссиях по ГП то и дело кто-нибудь набегает и возмущается по поводу «толерастии»: откуда, мол, в фильмах мулаты и чернокожие в чистокровных семействах?

Товарищи, ау, вы каким местом ГП читали? Вы там хоть раз наезд по расовому признаку видели? А если околоГПшный материал брать, Шеклболты вообще в список двадцати восьми входят. Забини в Слизерине никто не гнобит. Чоу Чанг узкоглазой не обзывают.

У волшебников свои нажористые тараканы по части чистоты крови, зато на расу им, похоже, глубоко наплевать. Так что за...прячьте свои маггловские предрассудки и толерастофобию подальше.

 [L]Rendomski[/L] <a href="http://rendom-house.diary.ru/p211499080.htm">осуждает</a> маггловские предрассудки в дискуссиях о каноне и фильмах.

@темы: ГП, инквизиции на вас нет

---

Британский флаг, две трети

UPD:
Одолела нижнюю треть две трети фиков на Британском флаге.

Прежде всего, кстати, практически всех фиков пока что касающееся замечание — это сыроватость текста и скомканные концовки, просто кричащие о том, как автор торопился. Но с учётом формата БФ ставить это в упрёк авторам никак не могу.

Из второй трети, увы, выдался лишь один однозначный рек и один фик субъективно понравившийся.

Рек! 10. Прорыв
Шикарный кроссовер ГП с «Нейромантом»! Тотальное АУ «прям как мы любим», в котором щедро рассыпаны и обыграны персонажи и детали канона . Более того, ключевые персонажи - не расхожее «золотое трио» или снарри, а совершенно неожиданные герои, клёво вписанные в киберпанковский сеттинг.
Понравилось и по мелочам, от африканца в фиолетовой феске до хогвартского неба сквозь плексиглассовый потолок, и по тому, какое развитие в этом сюжете получил «Гарри Поттер» . И за кучу деталей из «Нейроманта» вплоть до Беллы-Молли тоже спасибо .

Хорошие, хотя и обычные гельбусы я просто люблю — 13. Душистый чай
Гельбус «со стороны», впечатлениями Эльфиаса, получился очень воздушный, летучий и больно грохнувшийся на землю. С замечаниями Эльфиаса, то раздражающими, то трогательными, но всё-таки достаточно обычный гельбус. Кроме одного выверта, конечно, но и тот как-то без причин, без последствий прошёл.

Остальное — увы и ах. Оставь надежду всяк, под кат входящий.
8. Постоянная бдительность
Люблю обоих этих персонажей, но фик перечитала два раза и проникнуться им никак не смогла. Скучно. Без изюминки. Блеклая такая подложка бурных канонных событий. Нет, понятно, что не тот случай, когда должны кипеть страсти и сотрясаться кровати, но аврорат же. Погони, опасности, интриги... Год поисков Сириуса Блэка, который Тонкс не чужой. И, раз уж тут у нас экспресс формат, текст бы усушить раза в два, но сконцентрировать по существенным и характерным моментам.

9. Завтракать будешь?
Этот фик открыл мне глаза: я - ехидна Гринграсс, у которой никогда не возникало необходимости в диете на похудание. И соответственно, популярности в мультифандоме сюжетов про диету мне не понять.
Слизеринские девицы, впрочем, симпатичные вышли .

11. Дура очкастая
Идея могла бы быть даже интересной, на мой вкус в частности: редкие персонажи, пропущенная, хорошо вписывающаяся в канон сцена. Если бы не удручающе блеклое воплощение. В частности, довольно отстранённое декларирование чувств Миртл вместо передачи живых эмоций, переживаний. И прямо таки классические ляпы повествования от лица персонажа вроде «Миртл почувствовала, что глаза предательски заблестели».

12. Немного Танатоса, немного Эроса
У Джинни кинк на смерть, а мог бы быть на щекотание пузика пёрышком. Оно понятно, что кинк на собственную смерть - сигнал несравненно тревожнее, чем кинк на щекотание, однако автор предпочитает использовать его, ни капли не анализируя, как если бы то был кинк на щекотание пузика, а с какой стати читателям додумывать за автора?
Помимо кинка текст - добротный фем про девушек, которых зовут Джинни и Луна. Пардон, но ни характеров, ни поступков, в которых я узнала именно кого-то из героинь, я не приметила. Даже странности Луны воспринимаются как декоративные штришки, а не как черты личности со странным, но глубоким пониманием реальности.

14. Знак четырех
Вот я, кажется, нашла свой личный сквик, куда там маньякам-убийцам или сожительству с домашним эльфом. Это когда окружающие беспардонно манипулируют взрослым человеком, потому что они лучше знают, чего ему для счастья надо, а тот, в свою очередь совершенно пассивно всё принимает и поддаётся, типа, я у мамы дурачок.
Субъективное неприятие не позволяет мне объективно судить о литературных его достоинствах. Фик, конечно, заслуживает расхожих эпитетов «милый» и «добрый», но тем живее будит в памяти мем «меня окружают добрые люди, медленно сжимая кольцо».


Ранее в этом забеге...

Итак, рек! 17. Время измеряется в братьях
Отличная вещь! Чудеснейшая Джинни, изобилие неизбитых размышлений и деталек, многие из которые по ходу дела сыграют роль, а не просто сбоку бантик для красоты.

И не могла не очароваться тем, как внезапно вырисовался классический суровый мотив волшебной сделки с подвохом!

Предыдущая треть

Много «но», но скорее понравилось: 16. Вышел месяц из тумана
Однозначно не рекомендую поклонникам Тома Риддла-старшего; меня и саму субъективно фик под конец царапнул, и по содержанию (ну, жалко персонажа), и по скомканности концовки. До последней части читала с удовольствием, написано прочувствованно, хорошо развешаны ружья на будущее, но вот самую суть, к чему в итоге клонил автор, будто другой человек дописывал:
вместо того, чтобы сделать читателю сюрприз, разжевал до безвкусной каши, что хотел изобразить, отобразить и выразить.

Стыдно, но весело: 20. Гарри Поттер и Сфера Сильной Страсти
Начиная читать этот фик, не думала, что под конец его буду так искренне ржать.
Стиль слабоват и чуток обидно за стереотипного дубоватого Рона. Но своей «простотой» автор меня обдурил: такого выверта сюжета я не ожидала! Зачёт!

Стыдно, но весело, хотя могло быть ещё веселее: 21. Его маленький секрет
Для такого крэка автору недостаёт расслабленности и сумасшедшинки, он то и дело бросается объяснять и дополнять то, чего объяснять вовсе необязательно. Но в целом понравилось, крэк-пейринг не вштырил, но позабавил, как и хорошее ехидство по части нравов чистокровных аристократия, которого было на редкость удачно отмерено. Особо повеселило:
считала межвидовой секс с противоположным полом менее развратным, чем гомосексуальный контакт.
Авторы и читатели фантастики/фентези частенько, такое ощущение, этим грешат .

Остальное — увы и ах. Нижеследующие краткие замечания содержат нетерпимость, неполиткорректность и в отдельно взятом случае — ненормативную лексику. Вы предупреждены.

15. У камина
ПВП бессмысленное и беспощадное обыкновенное, одна штука. Ворох штампов плюс переход в настоящее время (sic!) прилагаются.

18. Здоровья для
Стёб про диету — один из излюбленных мультифандомных фикбучных сюжетов. Не могу не отдать должное: описания житья-бытья Слагхорна весьма колоритны. Но сюжет от этого менее фикбучным не становится.

19. Гарридрака №100500
Когда ты хотел охуенно, а вышло хуёво. На самом деле, название не лукавит. Гарридрака обыкновенная, разукрашенное пафосом, скорбными размышлениями о грехах “светлой стороны”, мартисьюизмом и вымученно вызывающими хуёчками.

запись создана: 02.12.2017 в 01:55

@темы: ГП, отзывы, клуб злобных читателей

---

Секс был или есть?

Один из набивших оскомину дешёвых стилистических приёмов в фиках — это переход на настоящее время в эротической сцене, когда сам фик написан в прошедшем. Дражайшие авторы, это банально, как типичная голливудская постельная сцена, вставленная в передышке экшна, шоб был секс ради желаний гипотетической целевой аудитории! Да-да, вот представьте себе эту безликую сентиментальную музычку, приглушённый свет, равномерно приподнимающуюся спину героя, руку, комкающая простынь, ай лав ю - ай лав ю ту, скучающие зрители в зале достают остатки попкорна, а не переведшиеся ещё стеснительные подростки гаденько похихикивают. Именно такой режим восприятия у меня лично включается, едва в процессе чтения я врезаюсь в эту несчастную смену глагольного времени.

Ибо если ты не можешь написать эротику в прошедшем времени, оставь надежду, что в настоящем у тебя получится лучше.

@темы: отзывы, опять в брейн, инквизиции на вас нет, клуб злобных читателей, у ветерана фэндомных битв ПТСР, ему можно

---

Утаскиваю баннер, чтобы в этом году не полениться и написать чего-нибудь на этот весёлый фест

@темы: ГП