Сохранила в рабочую методику цитату для эпиграфа (ну, как водится, писала методику, в перерыве вспомнила, что давно собиралась нагуглить эту цитату... ). Открываю файл, чтобы распечатать, а инструкция начинается с:
читать дальше“I really have no experience,” he began. “No one has any experience,” said the other, “of the Battle of Armageddon.” (- Я еще никогда... - начал он. - Никто и никогда, - отвечал начальник, - не бился при Армагеддоне.)
И даже пень в весенний день Тема 19. "Не суйся в волки, коли хвост телкин" (из жизни оборотней)
Название: И даже пень в весенний день... Автор: Светлый до полупрозрачности Категория: ДЖЕН Пейринг: ГГ/РЛ Рейтинг: g (сказка-то детская) читать дальшеДисклеймер: ничего своего нет - все взяла поиграться. Обязуюсь вернуть по первому требованию правообладателей. Саммари: весна - время года, когда все распускается Примечание: в процессе создания коллаже ни одного оборотня не пострадало.
Должна заметить, что эта запись довольно бесполезна. Она бесполезна для тех, кто знает меня в виртуале не первый день и не сомневается в моей компетенции ридера. Она бесполезна для тех, кто знает меня в виртуале не первый день и всё равно не сомневается в моей предвзятости и коррумпированности. Или делает вид, что не сомневается. Но для тех адекватных людей, которым случится сюда заглянуть, чтобы выяснить интересующие детали самолично, здесь и сейчас я официально заявляю, что при отборе фиков в шорт-лист следовала каждому пункту правил для ридеров:
7. Риддеры выбираются по рекомендациям читателей на сообществе Слэшкона-Осень. Дав согласие участвовать в работе жюри, риддер тем самым обязуется: • со всей серьезностью относиться к своим обязанностям и доверию, оказанному ему фандомом. • ознакомиться со всеми работами, представленными в лонг-листах. • оценивать работу исключительно по ее самоценным художественным достоинствам. • не разглашать результаты голосования до их официального объявления на Осеннем Слэшконе, который пройдет в ноябре 2011 года.
Что касается моих высказываний в прочих обсуждениях, то среди своих оппонентов я пока что не заметила никого с IQ Шелдона Купера, чтобы расстараться и для каждой шуточки рисовать табличку «Сарказм». Комментарии излишни.
Драббл Джеймс (Поттер-младший) / Скорпиус (внезапно, ага ) и некоторые другие личности. Слэш, G. По следам свежих скандалов и классических фэндомных штампов .
читать дальшеСкорпиус несколько минут с ошеломлённым видом таращился на Джеймса, пока, наконец, не выдавил непривычно краткое: — Ого... — Что? — разбуженный стуком приятеля в дверь Джеймс потёр глаза. В углу комнаты всё ещё трепетал под маленьким, но плотным защитным куполом вчерашний мамин вопиллер с требованием немедленно явиться домой, зацикленный на повтор. — Ну, все, конечно, знают, как дело обстоит на самом деле, но увидеть своими глазами — это совершенно другое дело. — Что увидеть? Скорпиус начал было осторожно: «Как бы тебе сказать...» — но терпение Джеймса лопнуло. Соскочив с кровати, он глянул в зеркало. Из зеркала на него уставился симпатичный мулат. — Шуточки, однако! — засмеялся Поттер. — Это не шутки, — на полном серьёзе отозвался Скорпиус. — Так ты выглядишь на самом деле, просто мать навела на тебя чары изменения внешности. То-то ей вчера так приспичило с тобой повидаться — явно пора было чары обновить. — Сейчас, поверил... — Поверь уж. Все знают, что Гарри Поттер ещё со школьных времён спит с моим отцом, а все дети твоей матери — от Дина Томаса. Пока Джеймс ошарашенно переваривал информацию, Скорпиус продолжал его разглядывать. — Ничего так. — Ничего себе, я бы сказал. — Я о твоей внешности. Я ведь впервые вижу, как мой парень выглядит на самом деле. За последний год на Джеймса свалилось множество неожиданностей. Он узнал, что он гей. Он узнал, что он гей, влюблённый в Малфоя. Теперь он знал, что он — чернокожий гей, влюблённый в Малфоя. «Надо ещё на СПИД провериться», — мрачно подумал он. А потом его осенило: — А как выглядишь на самом деле ты? — спросил он. — Если твой отец, так сказать, спит с моим отцом... который не мой отец? — Так и выгляжу, — Скорпиус задрал подбородок. — Мой отец — Люциус; в старинных семьях, видишь ли, такие проблемы принято решать цивилизованно. — А твой отец тебе на самом деле брат? Это у вас считается цивилизованным? — С другой стороны, — подумав, добавил Скорпиус, — зная, что связывало Люциуса с небезызвестным Северусом Снейпом, я бы не удивился, узнав, что отцом Драко Люциус тоже не является.
Дита, с днём рождения ! Любви, удачи, вдохновения, здоровья, свеженьких кинковых и симпатичных додзей и прочих милых сердцу приятных мелочей, с которыми веселее и уютнее жить! Поскольку в немалой степени твоими усилиями существует и буйствует этот маленький, но гордый фэндом, то и подарки у нас соответствующие.
Название: «Чёрные паруса» Автор: Rendomski Пейринг: Алукард/Интегра Категория: гет Рейтинг: G Жанр: романс Размер: мини Саммари: фантазия вдогонку фику another_voice «Три ночи и одно утро Интегры Хеллсинг». Дисклаймер: все персонажи принадлежат Хирано, ни на что не претендую, просто развлекаюсь.
читать дальше— Почему Тинтагель? Алукард явно догадался о цели их путешествия ещё по дороге, но вопрос задаёт только когда они добираются до развалин замка. Интегра прикрывает за собой дверь тихо и даже не ставит автомобиль на сигнализацию, решая не спугивать чужим пронзительным звуком перекаты стрёкота кузнечиков и шелест ночного моря. — Это я у тебя должна спросить: почему Тинтагель? Зачем тебе когда-то понадобились эти руины? «Что ты хотел сказать мне этой историей, с которой ни тогда, ни потом у нас не было ничего общего?» — А я ответил тебе ещё много лет назад: я просто оказался неподалёку. Алукард следует за ней к замку, держась чуть позади. Лунного света вполне достаточно, чтобы разобрать дорогу, пока на луну не набегает жидковатое, в туманных прорехах облачко. Обещали ясную ночь; так и тянет спросить: «Твоих рук дело?». Интегра замедляет шаг, ступает осторожно, ощупывая дорогу сквозь тонкую подошву туфель, но всё равно оступается, достигнув раньше, нежели предполагала, ведущих наверх ступенек. Алукард подхватывает её и, не спрашивая позволения, настоятельно укладывает её руку в сгиб своего локтя. — Значит, — неторопливо отвечает Интегра, — Тинтагель в честь того, что однажды ты оказался неподалёку и решил проболтаться здесь всю ночь. Удачные случайности и нелепые совпадения, вот и всё, что было общего у двух историй. Хотя, погоди, была ещё толпа проклятых-прокажённых-искажённых, что преследовала её по пятам. И был костёр, разожжённый для него; в нём он горел и возродился. И чаша, одна на двоих, только не с напитком безрассудной страсти — нет, глубокая чаша, переполненная общими потерями, предательством и ненавистью, горчащей на истерзанном от избытка ощущения языке до обманчивой сладости. Десять лет и одна ночь повязали их двоих крепче любого непреодолимого приворотного зелья. Нет худа без добра, грустно улыбается Интегра, шаг в шаг со своим спутником поднимаясь по каменным ступенькам. Тридцать лет назад он предстал перед ней последним спасителем тех, кого ещё можно было спасти в преисподней Лондонского сражения, последним мстителем за миллионы тех, кто был убит и осквернён; он очистил и освободил её город, её уголок мира. Устояла бы ли она тогда перед своим чудовищем? Или последний глоток из общей чаши на фоне пережитого показался бы ей хмельнее свежего воздуха после смрада заключения, победа помутила бы рассудок сильнее любых ужасов войны, и она покорилась бы, отдалась не нужной, по сути, ни одному из них жертвой — гораздо менее нужной, нежели теперешняя, уверенно ступающая бок о бок хозяйка. Неиспитый в ту ночь из чаши последний глоток поостыл, выветрились опасные пары бездумного вожделения, оставляя сгустившуюся на дне умиротворяющую сладость. — ...и ещё ожидание, — невпопад добавляет Интегра вслух, позабыв почти, о чём они вели речь. Слова скатываются на выдохе, обретают форму в непроизвольных движениях губ и языка. — Что ж, хорошо, что ты хотя бы не поверила ложным вестям о моём невозвращении. Ровный глубокий голос Алукарда ложится на плечи плотным плащом, приглушающим стрёкот кузнечиков за спиной, прикрывающим от слишком свежего ветерка в лицо и шума моря внизу, под скалами. — Чёрные паруса? — горло содрогается от неожиданного нервного смешка, будто всплывает на поверхность и лопается последний пузырёк задержавшегося в глубине души ожидания-одиночества-отчаяния. — Я почти надеялась на что-то в этом роде: прибитый к берегу мёртвый корабль с драными чёрными парусами... Когда они приезжали сюда вместе с Серас, Интегра долго не могла оторвать глаз от ночного моря, всё ловя себя на сумасшедшей надежде разглядеть застывший посреди серебрящегося штиля или севший на мель дряхлый парусник. Она готова услышать насмешливое дополнение к своему откровению, что-нибудь про трупы матросов, разлагающиеся в трюме, и про привязанного к штурвалу до последнего не сдававшегося капитана. Но Алукард молчит. Луна выкатывается наконец из-под ветхой полы облака, заливает лениво поигрывающее, переливающееся море, чёрные фигуры останков замковой стены на краю отвесного обрыва. На границе моря, земли и разбавленного обманчивым светом воздуха Интегра прислоняется к тепловатым камням, отгородившись от моря стеной, от воздуха — ореолом светлых волос, а от простирающейся вдаль и вниз земли — тем, кто принадлежит ей уже не столько по праву сильнейшего или по праву наследства, а по праву ожидавшей и дождавшейся. Паруса, неважно какого цвета, свёрнуты. Корабль благополучно возвратился в гавань.
Я не хотела, чтоб Каллены сразу догадались, что я не обычный вампир, поэтому я решила одеться во всё чёрное, а лицо и оголённые участки тела намазать алебастром.
Автор сумеречного фика явно писал эту гениальную маскировку с натуры : читать дальше
Смущает меня и даже вызывает инстинктивную неприязнь слово «фанф». Не исключено, что не последнюю роль тут сыграл известный в некоторых кругах лингвистический мутант «фанфоделы» и комментарий, чем оным следует заняться. Тем не менее — не припомню, чтобы это слово употреблял адекватный автор, а не деффачки-аффтары, которые из-за прогресса информационных технологий были лишены полезной стадии развития творческого таланта — «в стол». И да, иной раз их опусы (пускай подобные существовали всегда и будут существовать) хочется назвать как-то иначе, нежели фиком или фанфиком. Эти термины за годы существования приобрели, на мой взгляд, вполне серьёзный литературный вес.
Наглядная демонстрация, как один ужоснахный драббл лёгким движением руки превращается, не теряя ни единой капли своих литературных достоинств, в элегантные шорты
другой ужоснахный драбблУтро в имении Малфоев началось со звуков разбиваемой посуды и тихих смешков Гарри и Драко, сидящих за столом. Вошедший Добби только осуждающе посмотрел на них и отобрал у беснующегося Люциуса фарфоровое блюдо. Мужчина обижено зарычал и попытался дотянутся до чего-то, что тоже можно было бы шмякнуть об пол. Добби недовольно зацокал языком: - Как домовой эльф семьи Малфой я бы не советовал вам это делать. Сомневаюсь, что ваш,... кхм,... друг покроет расходы на посуду, а от вас такой милости вообще не дождешься. Люциус по-детски надулся, чем вызвал взрыв хохота со стороны стола и надувшись еще больше стал похож на обиженного ребенка. - Почему-то ты не говорил ничего такого, когда Гарри ссорился с Драко и разнес почти весь кабинет. - Потому что он – Гарри Поттер, - Добби с почтением склонил голову. Люциус утробно зарычал и обернулся к двум хохочущим юношам. Гарри с трудом подавил очередной смешок и постарался придать лицу более-менее серьезное выражение. - Отправляйся в свои покои, Люциус, и постарайся успокоится. В конце концов, это всего лишь Снейп. Издав еще один утробный рык, Люциус аппарировал.
***
В комнате разбивать и разносить было решительно нечего. Ну а если бы он начал разносить винный погреб, то это не самым лучшим образом сказалось бы на отношениях с Гарри. Тем более, что он так и не простил его за розыгрыш, который он устроил на его свадьбе с Драко. И ведь чего, собственно обижаться? Дурсль ведь ему почти отец. Ну поорал о педиках, чтоб образ не разрушать, но ведь потом дал благословение. И церемония красивая была. Он аж сам прослезился. А потом Вернон с Добби очень мило приговорили пару бутылок виски к смертой казни. И он еще чем-то не доволен... А теперь еще зельевар этот... Снейп, блин. Борец за добро и справедливость. Вспомнив о предмете всех сегодняшних треволнений, Люциус опять разозлился и начал наматывать круги по комнате...
- Мальчишка... Да как он посмел?! Меня! Поучать! - приговаривал Люциус методично втыкая иголки в "нечто", обмотанное в чёрную тряпочку. - Снейп, чертов, .. Тобиасович... Сорокалетнее несчастье.... По тебе же Мунго плачет. Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда Люциус хотел воткнуть иголку в область, которая, чисто теоретически представляла для него наибольший интерес. На пороге стояла причина всех сегодняшних неприятностей и с убийственным выражением лица потирал синяки. А сюртук без пуговиц походил на драное рубище. - Я понимаю, что ты обиделся и не мог написать. Я даже могу принять то, что ты меня поколотил. Но зачем было портить хорошую вещь? - Во-первый: раз обиделся я, значит написать должен был ты. Во-вторых, твоя "хорошая вещь" уже вся в дырках от кислоты, следах клыков Нагини и остатках пиццы. А еще оно воняет. И в третьих, я тебе новый куплю. Снейп фыркнул, одновременно с силой прижимая улыбающегося мужчину к себе. - Старый идиот, - засмеялся он. Люциус подумал было обидеться, но решил, что для одного дня вполне хватит.
Драббл принадлежит автору, я ни на что не претендую, просто хулиганю. Считайте это критикой рейтинга НЦ-21.
По словам одного из монстров фэндома «фанфик отличается от других жанров тем, что сразу пишется с целью вызвать оргазм мозга у читателя и автора.»(С) Считайте это первым предупреждением. Автор, во всяком случае, уже . И чего-то меня заклинило на латинских названиях...
Название: «Caritas» Автор: Rendomski Пейринг: Уолтер/Интегра Категория: гет Рейтинг: PG-13 Жанр: дарк / романс Размер: мини Предупреждения: Юст, кинки уровня чистейшего G (включая длинные предложения), остальной рейтинг — за сопуствующие обстоятельства. Саммари: «Caritas» в переводе с латыни — милосердие, забота, любовь; ценить нечто превыше всего. После нападения Валентайнов Интегра оказывает последнее милосердие своим людям. Уолтер заботится об Интегре, в меру своего разумения. Дисклаймер: все персонажи принадлежат Хирано, ни на что не претендую, просто развлекаюсь.
читать дальшеЛилии стали В руках его расцвели. Кровь и ладан в их аромате. Рок-орден Тампль «Жанна д'Арк»
По опустевшему — вернее, обезлюдевшему — особняку звук выстрелов разносится особенно гулко. Мерные, неторопливые, один за другим с продолжительными паузами на перезарядку через каждые шесть. Шестьдесят восемь, шестьдесят девять — настырный счётчик щелчками где-то в районе виска педантично отмечает каждый выстрел, взвинчивая, затягивая неведомую пружину. Когда счёт заходит за семьдесят, Уолтеру едва хватает выдержки спокойно и лаконично дать указания новоприбывшей охране и только тогда поспешить к Интегре. Семьдесят восемь, семьдесят девять... Интегра дико озирается посреди превращённого в поле битвы — или бойни — коридора, глядя то ли поверх запотевших очков, то ли через них — разницы уже наверняка никакой. Лицо перекошено в напряжённом прищуре, леди всё силится разглядеть рефлексивное шевеление недобитого упыря, различить характерное утробное ворчание, нервно дёргается при появлении Уолтера. Мисс Виктория, верный оруженосец, держится чуть поодаль и пытается не выдать себя ни звуком, только по щекам предательски катятся крупные слёзы. Уолтер шёпотом отсылает её. По приблизительным подсчётам, в «Хеллсинге» должно было находиться чуть больше, чем семьдесят девять человек, но оставшихся то ли очень удачно расчленила маленькая вампирша, то ли они ещё угасают где-то по углам — не суть, с ними найдётся кому разобраться. Немёртвые бывшие сослуживцы волнуют сейчас Уолтера меньше всего. — Это всё, сэр Интегра. Больше ничего не осталось. Тон невольно получается вызывающе лёгким и будничным, словно речь идёт о десятке подписей, которые директору «Хеллсинга» нужно было проставить на каких-то маловажных документах исключительно ради соблюдения формальностей. Интегра, замерев, стоит посреди коридора минуту, другую. Уолтер не может прочесть ни единой эмоции в погасшем взоре, в одеревеневшем лице. Леденящим ужасом подкрадывается мысль, что Майор безошибочно нашёл слабое место Интегры: её организация, её люди — куда следовало нанести беспощадный удар; что её сломали, и стоит ему, Уолтеру, отойти от леди хотя бы на пару шагов, как она поднимет револьвер к виску и спустит курок в восьмидесятый раз. Стиснув её плечо, сильнее, может, нежели необходимо, Уолтер ведёт машинально переставляющую ноги хозяйку к себе в кабинет, запертый и нетронутый, чудом уцелевший уголок без следов погрома или крови — кроме той, что щедрыми мазками изукрасила одежду самой Интегры, что крапинками брызг подсыхает на её лице, что увязла в длинных волосах. Покорной, слишком покорной куклой Интегра позволяет усадить себя на стул, высвободить из ватных пальцев револьвер. Шок. Уолтеру десятки раз доводилось выводить людей из подобного состояния, но никогда, даже на первых порах, не боялся он так допустить промах, неверное движение, будто перед ним нежный, готовый от малейшего неловкого прикосновения обронить лепестки цветок, а не его несгибаемая, прошедшая огонь и воду леди. Уолтер преклоняет колено, берёт её за руки. Правая холодна тем особым стылым холодом плоти мертвеца, что всегда на градус прохладнее воздуха, будто смерть, не довольствуясь одной жертвой, принюхивается, вытягивая тепло из окружения. Жар левой обжигает даже сквозь два слоя перчаток, жар руки, в которой только что был зажат раскалившийся от стрельбы револьвер. Запахи палёного шёлка, крови и пороха будоражащими, обостряющими восприятие пряностями вплетаются в знакомый букет ароматов: табачный дым, ваниль, более острая, чем обычно, нотка девичьего пота. Уолтер выбирает вначале левую руку, стискивает между своими, успокаивая, оттягивая жар, расслабляющим нажимом приглаживает по костяшкам, разминает её пальцы, всё норовящие скрючиться, обхватить рукоятку и спустить курок. Тонкая выделанная кожа легко скользит там, где белый шёлк остался неосквернённым, но неприятно запинается, трётся о бордово-бурые пятна, и, в очередной раз наткнувшись на препятствие, Уолтер не то что даже решается — руки действуют как-то совершенно произвольно, будто совершают само собой разумеющийся рутинный поступок, а не переступают преграду приличия, которая блюлась годами. Пряжка под девичьим запястьем расстёгивается легко, Уолтер, затаив дыхание, стягивает шёлковую измаранную перчатку, выворачивая наружу, в любой момент ожидая возмущённого возгласа Интегры, ошеломлённой дерзкой выходкой, — но потускневший взгляд по-прежнему отстранён, загорелая рука с единственным пятнышком родинки над указательным пальцем остаётся безвольной, словно без костей, хотя те проступают безукоризненно прямыми очертаниями, переплетённые изысканным узором синеватых венок, переходят в округлые костяшки, в меру набитые годами терпеливых тренировок. Он разминает, перекатывая в пальцах, каждый сустав, растирает точёные фаланги. Осторожно, будто тонкий до полупрозрачности фарфор, Уолтер укладывает расслабленную кисть обратно хозяйке на колени и, осмелев, стягивает перчатку и с другой руки. Эту тоже нужно расправить между своими ладонями, согреть, передавая забранное у её сестры тепло, восстанавливая равновесие, — но руки Уолтера горят уже собственным огнём в удушении ставших впервые за десятилетия поразительно неудобными перчаток. Не даёт покоя, пугая и возбуждая одновременно, мысль о том, что Интегре не может не передасться лихорадочный накал и трепет его прикосновений, что даже ошеломлённая разыгравшимся наяву кошмаром, она не может не ощутить его жажды бездумно обнажить руки и влиться пальцами между тонких костей, живая кожа к коже, чтобы нервы онемели от избытка ощущений, как от удара током. Непосредственно осязать притягательную бархатистость тыльной стороны её кисти, дразнящее перекатывание чуть выступающих местами вен; мельком, мимолётным фривольным намёком пробежаться туда, обратно между средним и указательным пальцами, впервые вытянув бок о бок, сравнить свою удлинённую кисть с резко выступающими костями, узловатыми суставами, сильными пальцами, тонкими чёрточками шрамов, складывающимися в загадочные иероглифы — будто печать присягнувшего на верность опасного оружия — и её крупную, как для женщины, но всё равно обманчиво изящную и женственную на его фоне руку; проверить, насколько гармонично сочетается золотистый здоровый летний загар и потемневшая от возраста увядающая кожа. А там, глядишь, Уолтеру достанет смелости скользнуть и вниз, в сокрытую от взгляда ладонь, познать контраст шероховатых, намозоленных оружием подушечек и нежной чувствительной середины ладони, вслепую проследить на ощупь борозду линии жизни и неумело, хотя бы приблизительно попытаться угадать будущее — изводящее томление, однако, требует бесцеремонно вывернуть ладонь, пролить на пророческие письмена свет, прочитать каждое начертание, будто безвкусно подглядывая в конец книги. Или просто исступлённо прильнуть собственной ладонью, линия к линии, и сопоставить, сколько ещё суждено им совпадать: миллиметров, дней, часов, минут? Но вне утягивающего за собой наваждения Уолтер уже закончил разминать длинные пальцы и медлит на самых кончиках с коротко обрезанными безупречными ногтями: кажется, единственной чертой Интегры, оставшейся безупречной после её кровавого шествия. Может, поэтому Уолтеру мнится, будто лишь через прикосновение к ним возможно заставить её перешагнуть через потрясение, заставить прийти в себя, вернуть прежнюю гордую леди, а если ничего не выйдет, если ему придётся всё-таки смириться и уложить на колени и эту руку, не добившись ответа, то накатывающееся отчаяние, затягивающаяся в виске пружина способны толкнуть его на самые крайние действия, хотя бы и назвать Интегре в лицо имя предателя, выбить клин клином, потрясение ещё большим потрясением. Пускай ответом будет отрицание, ярость, недостающий восьмидесятый выстрел — только пускай будет ответ, а не это бездействие и молчание. И тут смуглая кисть, наконец, оживает — сердце Уолтера ёкает от пронзительного торжества, — кончиками пальцев Интегра успевает слабо ухватить за его пальцы: то ли несмело пожимая в немом жесте благодарности, то ли пытаясь удержать, но его рука выскальзывает. Спешно поднимаясь на ноги, Уолтер ловит себя на мимолётной надежде немыслимым образом удержаться, когда их пути разойдутся, когда жизнь его вывернется наизнанку, подобно давешней перчатке, вот так же на секунду замереть на кончиках её пальцев. Он избегает даже в мыслях упоминать всуе грызущее его противоречие, при котором память о каждом самом незатейливом прикосновении переполняет тебя годами, но вместе с тем кажется, что целой вечности, проведённой рядом, не хватит, чтобы удовлетворить томительную тоску. — Я принесу вам плед. И чашка горячего чая, думаю, тоже не помешает. Уолтер скрывается за дверью, не дожидаясь позволения. Разгоревшееся в поостывшей было с годами крови пламя слишком жадно, чтобы довольствоваться его сдерживаемым пристойным размеренным дыханием, и вспыхнувший на впалых щеках румянец тоже грозит выдать Уолтера с головой. Пламя желания, пламя недавно выигранного рискованного поединка — и пламя свежей, незамутнённой ненависти: к Майору, нанёсшему удар с точностью безумного гения, к Айлендзу, в своей безжалостной справедливости невольно довершившего этот удар, разворотившего и без того глубокую рану. Но, может, оно лишь к лучшему. Первый раз — он всегда самый болезненный, затем изнурённая плоть теряет чувствительность, зарастает мозолями натёртая кожа. В следующий раз Интегре терять своих людей будет легче — а лучше всего будет нанять людей, которых терять не будет так жалко; хотя бы и наёмников, войну за деньги Интегра всегда считала презренным занятием. В следующий раз поднять руку на обратившегося в нежить бывшего подчинённого, отдать приказ об уничтожении ей будет значительно легче. Уолтер позаботится, чтобы в следующий раз ей не было больно. Почти.
Нечасто пишу о нефэндомном и серьёзном, но очень захотелось...
Настоятельно рекомендую кино «Мельница и крест» — фильм по картине (именно так!) Брейгеля-старшего «Путь на Голгофу». Полтора часа чистого эстетического удовольствия, безупречно выдержанный стиль; фильм буквально художественный, вот просто сидеть и разглядывать. Единственный минус — изредка действующие лица порываются занудно пояснять, что происходит на экране, а это нафиг не нужно. Ролик немного передаёт впечатление, только суровых страстей в самом фильме гораздо меньший процент — либо они так органично вписаны, что почти не пугают и не печалят, а преобладают как раз очень сочные бытовые сцены. В целом у меня осталось необыкновенно светлое впечатление.
И я снова с первого взгляда (хорошо быть склеротиком!) влюбилась в Рютгера Хауэра . Я просто не ожидала в польском фильме увидеть Рютгера Хауэра, и всё гадала, откуда поляки взяли такую колоритную физиономию :